Новый спектакль Андрея Могучего — это полотно из жизни России, в центр которого помещена фигура княжны Екатерины Плавутиной-Плавунцовой, жившей в 1801 году при петербургском дворе и мучившей своих родственников, обслугу и подчиненных. Павел I становится рамочным героем «Холопов» — малорослый, по всей форме одетый человек в треуголке почти весь спектакль проводит в ложе, наблюдая из нее за происходящим (в театр Могучего после долгого перерыва возвращается актер-талисман Алексей Ингелевич, без которого невозможно представить ни «Петербурга», ни «Иванов», ни «Circo Ambulante»). Еще одна рамка, чисто театральная, но при этом реальная, сочиненная в духе Могучего трансгрессивно, — это ремонт, который делают в зале заброшенного петербургского особняка рабочие-мигранты. Сергей Стукалов и Рустам Насыров делают свою работу без спешки, зная, что ремонтом делу не поможешь — особняк прогнил и подлежит сносу. В прекрасное руинированное пространство с пришпиленным на голую стену календарем с репродукцией «Мадонны Бенуа» (из диалога рабочих зритель поймет, что Эрмитаж виден из окон) приходят китайские бизнесмены торговать по дешевке особняк. Сюда же телепортируется и княжна со всем своим кагалом — тогда стены подсвечиваются проекцией, имитирующей узорчатые обои, но мы видим раздолбанный паркет и помним, знаем из будущего, что это место обречено.

Пьеса, положенная в основу спектакля и адаптированная для сцены Светланой Щагиной, написана в 1907 году разносторонним деятелем русского театра Петром Гнедичем. Он работал в Петербурге и Петрограде в качестве драматурга, функционера, управлявшего в начале 1900-х труппой Александринки, редактора «Ежегодника императорских театров» и переводчика — в том числе шекспировского «Гамлета». В официальной истории театра Гнедич остался как автор пьесы «Горящие письма», которую Станиславский выбрал для своего режиссерского дебюта, хотя для отечественной сцены начала ХХ века «Холопы» были названием едва ли не более важным: картина всосавшегося в кровь холопства, которое приучает общество исполнять бредовые и унизительные приказы, вызывала мощный отклик у публики — и до революции, и после, когда обожавший пьесу нарком просвещения Луначарский водил на нее своих знакомых рабочих. Пружиной пьесы Гнедич делает интригу вокруг незаконнорожденной дочери Плавунцовой, некогда потерянной и оказывающейся в итоге главной жертвой мучительницы-матери. Тайной дома владеет бывший крепостной Перейденов (Дмитрий Воробьев играет разночинца, узнавшего французское свободомыслие, но не питающего иллюзий) — благодаря ему княжна в финале обнаруживает дочь у себя под боком. Ею оказывается посудомойка Глафира: посаженная мажордомом Веденеем (Анатолий Петров) в подвал за якобы украденную ложечку, избитая в кровь и лишенная всяких человеческих желаний, кроме желания умереть, Глафира (хрупкая Юлия Марченко в образе не теряющей достоинства жертвы) и тут благодарит княжну за все — ведь нет предела послушанию.

Не слишком корректно объединив в одном абзаце драматургическую фабулу и собственно театр, чего как будто бы не стоит делать в случае с авторской режиссурой, я хотела указать на одно поразительное свойство спектакля Могучего. В нем есть захватывающий нарратив, обеспеченный ясными, внятными в своей сущности «действиями». Четыре с лишним часа, три полновесных акта, игровые антракты, которые транслируются на экран в фойе и в буфете, — время «Холопов» протекает последовательно и тотально. При этом само действие устроено фронтальным образом, в зал, с обилием микроаттракционов вокруг конкретных персонажей или эпизодов. С той минуты, когда княжна Плавунцова, сыгранная Мариной Игнатовой с величавым спокойствием, появляется на сцене — сидящая на коляске-колеснице женщина в черном, в солнцезащитных очках, обезноженная, как кажется, вплоть до финала, в жокейских сапогах и рыжем парике, — все сцены играются с полным разворотом в зал, анфас, как на поклоне. На поклон и приходят к княжне ее рабы, родственники, приживалы — словом, все, кто обслуживает, подворовывает, боится или просит.

Хор из восьми девушек-воспитанниц в черных платьях и белых фартуках (звездный состав молодой женской сборной БДТ от Александры Магелатовой до Яны Савицкой) скользит, мечется по наклонной сцене, пытаясь избежать непредвиденного, но всегда жестокого «на конюшню ее». Кто-то то и дело грохается в обморок. Воспитанница-прима Агничка (Полина Дудкина в очередь с Аленой Кучковой) капризничает, истерит и, задирая платье, подтягивает белые кружевные чулки — эта беспредельно детская душа с кичкой на голове уже обрушена в беспамятство и взвинченность, которые ничем не вылечить. В финале Агничка выкатит княжне свой беременный живот, и та устало пообещает выдать ее замуж за хорошего человека. Скачущий на невидимой лошадке Платон (Виктор Княжев) — по-гусарски взбираясь на каждую симпатичную девушку в округе и подмахивая векселя, племянник княжны несет пустопорожнее, а в финале неожиданно оказывается вестником перемен и освободителем опального отца, высланного Павлом I из Петербурга (у Гнедича Платон и вовсе выведен будущим декабристом). Хитрый чиновник Веточкин (Валерий Дегтярь) мошенничает, интригует и ворует, но при этом дурацким образом хранит дома «экспроприированную» мебель и якобы волшебное алкогольное зелье в старой бутылке, параллельно подсовывая Платону свою дочь Дуню (Юлия Ильина).

Брат княжны, князь Александр Павлович (Василий Реутов) — нервный, возможно, блестящий, но бессмысленный человек с женой Lise (Варвара Павлова), чей манерный бред, состоящий из «европейского» свободомыслия и сословной уверенности в своем превосходстве, по силе безумия равен ее туалетам из сетчатых платьев с эполетами и золотых туфель (художник по костюмам — Евгения Панфилова). Это все — эксцентрика, подрывающая серьезность любых заложенных Гнедичем стейтментов о свободе, власти, крепостнических замашках аристократии etc. Время от времени в череду происшествий в доме княжны, тревожных вестей о капризах императора и очередных приказов отправить «на конюшню» вторгается строительная бригада из 2020-х. Стены дома, когда-то бывшего домом Плавунцовой, разрушаются под ударами невидимого экскаватора. Пыль столбом, битый кирпич — только репродукция эрмитажного Да Винчи висит, как прежде. Все зря — китайцы найдут помещение получше. Могучий останавливает время и работает с ним прямо-таки метафизически: нарратив уничтожается сам собой, наступает постапокалиптическая тишина, и ядерная пыль оседает на пол.

И все же — этот театр рассказывает. Не интерпретирует старую пьесу, не действует по принципу «эзопова языка» — у Андрея Могучего хватает такта и таланта не действовать тошнотворным советским способом, шифруя «месседжи». Его театр вообще не про послания. Спектакль этот ясен как день, он наполнен жизнью людей, его сочинявших, их чаяниями и тоской, и снабжен полноводной режиссерской мыслью человека — предельно внятного, грустного и открытого времени.