Поп-арт в России больше, чем поп-арт. А может и вовсе не поп-арт — а что-то типа того. С самых первых попыток подобрать русские рифмы к искусству Энди Уорхола и его круга было ясно, что превратности жизни художника в обществе потребления — не наша чашка чая. Американских и английских поп-артистов потребительство раздражало, утомляло, настраивало на шуточный тон или озадачивало, как озадачивает жизнь в ее самых безыскусных проявлениях. У нас за джинсы, привезенные финским алкотуристом, прогрессивная молодежь готова была отдать все деньги с кошельком. Сигареты Marlboro, жевательная резинка Wrigley, Pepsi-Cola были желанны, как путешествие на Марс — до перестройки никто над товарами из «Березки» и не подумал бы насмехаться.

Но, конечно, в СССР были общие представления и стереотипы, на которых зиждется массовая культура. Местная идеология была социалистической, общие места — цитатами из вождей и утратившими смысл лозунгами. Согласно преданию, Виталий Комар с Александром Меламидом интуитивно угадали, халтуря как оформители в подмосковном пионерлагере, что советские клише могут быть материалом для искусства. Так в начале семидесятых, с привычным для наших палестин опозданием, здесь появился соц-арт. Считается, что придумал этот неологизм, звучащий на американский манер, писатель Зиновий Зиник, эмигрировавший в Англию и работавший на русской службе ВВС.

С тех пор и повелось говорить о нонконформистском скепсисе как о местной версии поп-арта. Спорить с этим смысла нет, так как дискуссия уже состоялась — ее нужно принять к сведению. На выставке «Энди Уорхол и русское искусство» все примерно в этом ключе и представлено. Комар и Меламид — едва ли не главные герои экспозиции, что не мудрено и по большому счету справедливо. Приехала она к нам из Москвы, и хотя петербургские художники на ней есть, а статьи в каталоге написаны москвичем и петербуржцем — одним из ведущих российских кураторов Андреем Ерофеевым и заведующим отделом новейших течений Русского музея Александром Боровским, — столица берет свое. Об Энди Уорхоле и Тимуре Новикове, о банке супа Campbell, присланной в Ленинград гуру поп-арта и съеденной местными художниками, наверно, от любопытства попробовать нечто доселе невиданное, или просто чтобы закусить, на Севкабеле не преминули рассказать. Однако в экспозиции эти сюжеты роли не играют.

Едва ли они магистральные. Если попытаться выделить в размышлении об Уорхоле и России нечто первостепенное, то это будет скандальный союз массовой культуры и искусства. На нем и сделали акцент устроители выставки, что вполне естественно для проекта модного, блокбастерного и коммерческого. У них Мэрилин Монро — и у нас Монро. У них суп в консервных банках — а у нас сгущенка. У них Мао — а у нас аж Горби-Мао в исполнении Александра Косолапова, породнившего навеки Ленина и Coca-Cola —и так далее и тому подобное вплоть до натюрморта Виктора Пономаренко, оплакивающего тщету любви к McDonalds. Нам, помнящим иногда лично, как капитализм совершал первые кульбиты в здешних, недавно социалистических краях, массовая культура зачастую представляется столпом общества потребления. Пусть это не так, но думать мы привыкли именно в подобном ключе.

Выставка, хотя название ее звучит как монументальный музейный проект, сделана как зрелище для посетителей фудкортов, любителей фитнес-центров и туристов, которых этим летом в Петербурге невероятно много. Она вносит некоторое разнообразие в сезон алых парусов и белых ночей — в другое время она была бы событием на правительственном уровне, и открывали бы ее минимум премьер-министры. Но сегодня за отсутствием соглашения о музейном сотрудничестве между Россией и США, основательный проект о «русском Уорхоле» подготовить невозможно. На Севкабеле показаны произведения Уорхола из частных собраний. Русские рифмы подобраны к ним со свойственной нашему сердцу открытостью. Здесь можно увидеть не только вещи Леонида Сокова, Дмитрия Александровича Пригова, Олега Котельникова и других жрецов позднесоветского нонконформизма, но и выполненные в этом году работы молодых художников. Например, симпатичные фигуры курьеров, без которых сложно представить нынешнюю жизнь, и даже Навального, меланхолично поедающего гамбургер — такой у нас теперь поп-арт.

Выставка обращается к широкому зрителю, не впадая в излишний интеллектуализм и предоставляя свободу для ассоциаций. Серийность, ньюсмейкерство, копийность, провокация, фрики, фотосессии и прочие уорхоловские темы гуляют из зала в зал. И нам остается в рассеянности бродить по этой вбирающей в себя все и вся местности, где все есть Уорхол, и Уорхол есть все. И вспоминать программную выставку Les années pop в Центре Помпиду лет двадцать назад. И думать: прошла ведь — как ни бывало. И вспоминать конференцию об Уорхоле в Эрмитаже в начале нулевых — ни сном ни духом. И вспоминать «Философию Уорхола» — дневник интроверта, заметки мыслителя, наблюдения странного нарцисса, то и дело забывающего о своей неотразимости, и при всем при том размышления верующего человека. Уорхол унаследовал от родителей униатство и был верен этой конфессии до конца своих дней. С этой стороны Уорхола в России знают немногие.

Сейчас, наверно, неподходящий момент заводить серьезный разговор об Уорхоле-мыслителе. Публику это не увлечет. Только и выйдет, что намудришь.