— У нас в дома всегда стояли
ардисовские книги Бродского, и он был, что называется,
household name. Но такого трепета, как у многих современников, у меня не было. Долгое время меня нервировало отношение к Бродскому как к «последнему поэту». Многие мои друзья писали превосходные стихи — Тимур Кибиров или Гриша Дашевский, — и почему я должна была обязательно считать, что Бродский в 150 раз лучше? Но не так давно — не с приходом в музей, хотя с приходом в музей я очень много перечитываю Бродского и пленяюсь им больше и больше, — я по-новому к нему пришла. Я согласна с Григорием Дашевским, который в статье «
Как читать современную поэзию» говорит о Бродском как о последнем романтическом поэте. Сейчас принято считать Бродского высокомерным поэтом. Даже памятник, который ему в Москве поставлен (плохой, на мой взгляд), презентует его как очень высокомерного человека, как такого одиночку, стоящего где-то над плебсом. Но на самом деле, мне кажется, его подход романтический — это некий байронизм, переработанный множество раз: он говорит о том, что каждый человек — это бездна: поэт — бездна, и читатель — бездна, и вот он говорит об этой бездне. Это понимание себя как мерила всего, мне очень близко. Хотя такой авторитет, как Роман Давыдович Тименчик, со мной не согласен относительно меренья стихов по близости себе. Он считает, что стихи не бывают «про меня», стихи пишутся не для такого вот совпадения чувств, а, говоря условно, для Бога. Соотносимость человека с поэзией не очень сейчас уважаемая вещь, но для меня важная. Особенно мне нравится то, как Бродский умеет говорить об опыте несчастной любви. Что мы будем себя обманывать — состояние влюбленности, и особенно брошенности, в общем-то, только в стихах описать и можно. И как это сделать лучше, чем в «Ниоткуда с любовью»?