Название проекта — «Бандитское барокко» — настраивает на шутливый лад. Девяностые с их лихими виражами, с Ельциным, выговаривающим «шта», с посудой, которую в кафе метили краской, чтоб не свистнули, дадут фору Ильфу-Петрову вместе с Зощенко, а то еще и Ионеско с Саки заодно. Каким-каким, а скучным это время не было! Авторитеты, державшие рынки, «бычки», чья средняя продолжительность профжизни не превышала пяти лет, их боевые подруги, в вечерних платьях восседавшие в первых открывшихся в Петербурге и Москве «Макдональдсах», — эта Россия, которую мы потеряли, известна нам по «Улице разбитых фонарей» и по журналистским расследованиям Андрея Константинова. Нового тут ожидать не приходится, хотя слово «барокко» в заглавии как будто бы обещает какой-то неожиданный поворот. Но о чем, собственно говоря, речь: какое-такое бандитское барокко? Не о малиновых же пиджаках героев тех лет? Не о рекламе же водки «Зверь» или о лужковских башенках?

Игривый тон по отношению к девяностым сейчас уместен. Про это время сказано было немало. И про свободу, обретенную после семидесяти лет советской власти. И про беспредел, в котором одни оказались на обочине жизни, а другие — новой знатью. И про то, что об этой эпохе нужно стараться судить здраво. Пафос, грозящий интоксикацией, обличения, которые неуклюже основываются на нынешней стабильности, и сдержанный тон новоиспеченных историков, — все это знакомо до детских припухших желез. И все эти «за», «против» и «воздержался» ничего не стоят рядом с очевидным фактом: нынешняя жизнь, чтобы мы о ней ни думали, берет свой исток именно в этом времени. Так что веселые танцы по мотивам девяностых, как можно было бы понять название выставки, вполне ожидаемы и уместны. Нужен, по крайней мере, живой разговор, — довольно уже пламенных и глубокомысленных речей.

Шуток на выставке в Namegallery, тем не менее, немного. Главная — в заглавии проекта, а остальные можно даже понять не как шутки, а попытки быть причастным к той дикости, которая, возможно, для кого-то гораздо привлекательней нынешней буржуазной обходительности. Вежливость в быту, конечно, комфортный модус социальной жизни, но ведь мир, делающий вид, что он нарядное пирожное, приедается, как все приторное. И вот нам грезятся малиновые пиджаки, декорированные снимками из жизни ночных клубов первого поколения. Под дорогущей сумкой от какой-то «гуччи» — шелуха от семок. И сумки, и семки — из керамики. Декоративно-прикладное искусство на службе поп-арта. Каламбур, породнившийся с practical joke.

Чебуреки и колбасы былых времен, возможно, вернутся к нам как ретро-гастрономия наподобие того, как продукты, памятные с советских лет, на протяжении нулевых и десятых постепенно заполняли прилавки магазинов. И будет скоро в ресторане «600 секунд» модный повар, выписанный из Парижа, готовить не крок-месье, а горячий бутерброд с докторской колбасой, сыром российским, болгарским красным перчиком и веточкой укропа. О, укроп былых дней!

Не за горами тот день, когда придет мода на садовую скульптуру из особняков нуворишей ельцинского призыва. И будет в постъельцинском необарокко чувствоваться что-то щемящее, трогательное и непринужденное — по крайней мере один покрашенной серебрянкой дог из «новорусского» поместья чудом сохранился до наших дней и ждет вас на выставке.

Проект начинался как коллективная экспозиция молодых московских художников из Школы Родченко. Возможно, рассказ о девяностых поколения двадцатилетних — идея на будущее, ну а пока, кажется, четкого образа той эпохи у тех, кто знает о ней понаслышке, нет. На подмогу москвичам призвали Татьяну Черномордову, Александра Цикаришвили и Олега Хмелева из арт-базы «Север-7» плюс тяжелую артиллерию — Керима Рагимова, Андрея Рудьева и Петра Швецова, начинавших карьеру в те самые годы. Соседство, согласитесь, странное. Зато сообща двадцатилетние с теми, кто еще недавно числился по разряду молодых, и с теми, кто апгрейдился до формата 5.0, рассказывают очень даже интересную историю. Она не повторяет то, что заведомо известно, и немного сбивает нас с толку, как расфокусированная картинка, на которой не ясно, где верх, а где низ. Тут помогла старая гвардия, умеющая рассказать эпически о войне и мире, героях и ничтожествах, победе и крахе. Девяностые ведь были дерзкими, а не только лихими и отчаянными. Смелость и достоинство тогда не списывались со счетов, хотя и ставились во главу угла немногими. Тогда было возможно все, в том числе исполнение любых помыслов и мечтаний. Таково безумие, оно же свобода, оно же беспредел. Лучше всего об этом рассказал Маресий Иващенко, знающий о девяностых, кажется, понаслышке в силу своей молодости. В его видеоинсталляции на переднем плане в небо метит белоснежная задница, за ней не известный науке руконог щиплет пальцами булку, а в правом углу спиной к зрителю застыла женщина в спецодежде, сложив руки за спиной — может быть, в наручниках. Смотрел-смотрел видео, но так и не понял — может, и без. В общем-то, примерно таким образом все в девяностые и происходило. С той же предельной слаженностью. Столь же явственно и невероятно.

Дикость девяностых еще аукнется. Дикостью ведь и живо искусство. Полутораглазые стрельцы «Гилеи», Пикассо в трусах, зеленая линия на портрете жены Матисса, жир и войлок Бойса — все это мы уже проходили. Девяностыми только начинают вдохновляться. Они чреваты большой силой.