Мяу всегда с нами. Это детская нежность и жестокость — знавшие нас в младые годы коты видели все. Это уют наших домов, царствует ли в них IKEA, напомаженная красота или несусветный бардак. Это поверенные в делах и друзья не разлей вода, которых только запости в Фейсбуке — записной тролль и то приличным юзером станет. Ну а в самоизоляционные времена кот нам как отец родной, наше все. Шарль Бодлер боготворил котов. Виктор Гюго считал, что кот — это наша мечта гладить тигра, когда вздумается. Кот — это возвышенное подмышкой.

Один зал на выставке Алины Глазун отведен тайне кота, кошачьей неге и котофилии, граничащей с молитвенным экстазом. Стены в нем забраны гигантскими фотопринтами, на которых простираются меховые ландшафты, зияют пасти и возносятся в поднебесье жуткие клыки. Но вы не загогочете, оказавшись в забавном царстве сонного изнеможения, потому что на фото значится слово «Боже». Оно светится в нескольких местах и сбивает вас с толку. Причем сбивает с толку окончательно, поскольку еще на входе вас встречает еще менее понятная надпись «Это только начало». Она светится на темно-красном бархате и сначала не сильно вас смущает, поскольку впереди еще просмотр выставки. Вдруг это beginning of the great adventure, как у Лу Рида? Но дело в том, что в зале между вестибюлем со светящимся псевдослоганом и котомолельней внятности и того меньше. Здесь вывешены небольшие работы — плод домашнего рукоделья и маэстрии мастера Самоделкина. Они сделаны из всякой всячины из галантерейной лавки, тарелочек всех видов и мастей, игры «Эрудит» и различных предметов красоты, которые в здравом уме и памяти не каждый взял бы в руки.

С котов прогулка по выставке начинается. Одна стенка отдана под их портреты, сопровожденные весомыми словами «власть», «сила», «триумф». Московское искусство, особенно на гастролях в Петербурге, рифмуется с концептуализмом, только дай этому повод. Тут же такой текстуальный зачин, да еще название — цитата из оды Горация, — что в самую пору приосаниться и начать говорить о вечно молодой традиции, начало которой положили Илья Кабаков, Виктор Пивоваров и другие титаны московской концептуальной школы. Эхо рыцарей колобковости здесь, конечно, звучит. Но даже вкупе литературность и забытовленность этого проекта не кажутся продолжением начатого в конце семидесятых. Нет той косности и неизбывности, которые искореняли в брежневской современности нонконформисты, нет ясности происходящего в настоящий момент, тогда как «застой» не знал непредсказуемости, нет той регламентированности и чрезмерной инструктированности, освободиться от которых было едва ли не главной задачей художников. И само слово, будь это многозначное понятие, слоган или бытовая фраза, теперь почему-то принимает форму вопроса, если в принципе можно догадаться, что оно означает. В самом деле, много ли зим жить нам сегодняшним днем, который не каждого настраивает на гедонистический лад? Гораций не то чтобы воспевал жизнелюбие, но чуму точно в виду не имел. Слово теперь указывает на недоговоренность, опущение, смысловую лакуну. И сопоставлять его с вещами смысла не прибавит, поскольку вещи эти выведены из обихода, если не сказать, что место им в наполненных разной всячиной коробах торговцев на блошином рынке. Работы в первом зале погружают нас в неопределенность текущего момента — нам явлено «ни бэ, ни мэ» современности.

Есть в этом проекте не только концептуалистское послевкусие и не только созвучие текущей жизни, но и та медийная выхолощенность языка, которая иной раз пресекает саму возможность высказывания, но, не будучи воспринята как тупик или трагедия, может быть инсценирована как мерцание поэтического смысла. Три года назад Финляндия отпраздновала столетие независимости (от нас, между прочим) открытием новой городской библиотеки. Теперь возле небоскреба главной финской газеты, празднующего триумф демократической транспарентности, и знаменитого вокзала Сааринена — классики модерна, — плывет в сторону залива Теле здание-корабль с тугими парусами. На фасаде библиотеки в дни ее открытия светилась надпись We wanted to be the sky. Это работа британского художника Тима Этчеллса — мастера экспонировать в публичных местах лозунги без призыва и слоганы, наполненные туманным пафосом. Глагол, призванный жечь сердца, когда оратор замер в неуклюжей позе или речь поставлена на паузу посреди пламенной тирады, передает душевные вибрации как абстрактный сигнал. Мы можем воспринимать его как арабески, как эмоциональный тонус, как поэтическое слово, созвучное текущему моменту. Тиму Этчеллсу удалось запечатлеть радость и гордость, с которыми праздновался юбилей республики, избежав идеологической напыщенности и дежурных фраз депутатов Европарламента. Да и подумайте сами, как чудесен юбилей государства, в честь которого строится не мемориал войне, не колосс рекордных габаритов, а библиотека, открытая для всех, в которой собраны книги на разных языках! Алина Глазун пишет и собирает непраздничный сюжет из современности. Кажется, неопределенность и «замороженная» жизнь, о которой она говорит, многим знакомы не понаслышке. Будут истории и веселее.