Партитуру Настасьи Хрущевой «Кармен в моей голове» уже сейчас, до завершения сезона 2024/2025, можно назвать лучшей — даже с учетом того, что впереди возобновление Ultima Thule Владимира Раннева–Славы Самодурова в Пермском балете, а буквально до конца марта в планах на лето-2025 значились «Клептомания» Юрия Красавина в постановке Максима Петрова в Урал Балете и «Снегурочка» того же Раннева в Перми. «Балет Москва» и «Новая опера» заполучили театрального единорога: проект, в котором хореограф и композитор поняли друг друга так, будто думали одной головой, и смогли построить спектакль на фундаменте этого идейного единства.

«Кармен» подтверждает статус Татьяны Багановой как главной мыслительницы российского контемпорари о природе межгендерных отношений и насилия как их части. Если в истории нужно было бы оставить одну, самую характерную, постановку Багановой, это, пожалуй, была бы ее «Свадебка»: спектакль 1999 года о мизогинии, превратившейся в общественный порядок. Уже третий десяток лет Баганова продолжает изучать, почему отношения часто заканчиваются не «долго и счастливо». «Кармен» — новая глава в ее бесконечно жестокой регистрационной книге. Ключевая мысль высказана в самом названии: роковая соблазнительница как плод воспаленной мужской фантазии. Femme fatale без собственного, возможно, ведома. Весь спектакль — список главных особенностей male gaze через призму female gaze: она ставит «Кармен» о том, как женщина чувствует ожидания и образы, которые проецирует на нее коллективное бессознательное.

Это может звучать завирально — как можно одновременно показывать мужскую оптику и отношение женщины к тому, чтобы быть ее объектом? Собрать пазл помогает музыка Настасьи Хрущевой.

«Кармен» Хрущевой–Багановой по составу персонажей еще лаконичнее, чем «Трагедия Кармен» Бизе–Брука, «Кармен-сюита» Бизе–Щедрина–Алонсо и Car Man Бизе–Килиана. Здесь действуют только Хосе и Кармен в разных формах и настроениях — буквально коррида мужского и женского сознаний. И если за «мою голову», Хосе, который в оригинальной новелле Мериме рассказывает о своей роковой любви первому встречному, отвечает Татьяна Баганова, то Настасья Хрущева погружает в чувства и инстинкты Кармен.

Шумовая партитура начинается еще до третьего звонка. Мягкий, чуть подзвученный шорох огромного полиэтиленового полотна, «морских волн», встречает зрителей и обманчиво нежно подводит к миру спектакля: пролонгированная увертюра, усыпляющая бдительность. Обычно негромкая, Настасья Хрущева оставляет этот небольшой эпизод как самый мирный — чтобы на протяжении часа, что длится партитура балета, душить звуками.

Как только на сцене появляются артисты — бесконечно множащиеся, реплицирующиеся Хосе в серых шинелях и Кармен в одеяниях оттенка бурой запекшейся крови — Хрущева вооружается резкими, диссонансными струнными, фортепиано и ударными. Скрипки визжат так, будто музыканты яростно орудуют ржавыми пилами по огромным стеклянным кóзлам, и напоминают работу Бернарда Херрмана для хичковского «Психо» — прежде всего каноническую сцену в душе. Параллельно струнные временами создают «мистическое» звучание, как если бы мелодия заблудилась в зеркальном лабиринте и тщетно в нем аукает — мы словно слышим человека чуть не в себе, сомневающегося в происходящем. Фортепиано сперва лаконично и прямолинейно — как мерный успокаивающий голос рацио — но потом сверзается в нервозное ритмичное бормотание. Ударные возникают лишь к финалу — то ли как набат, то ли как шум артериальной крови. Все это передает напряженное, взвинченное состояние Кармен. То, что не видит Хосе и игнорируют окружающие.

Хореография сообщает, что страсть была, бешеная и взаимная; музыка же шепчет — все было совсем не так. Этот контрапункт образует конструкцию, напоминающую «Последнюю дуэль» Ридли Скотта — фильм, где историю о насилии рассказывают последовательно с точки зрения соблазнителя, мужа и жены, показывая, насколько разнится правда этих людей. «Кармен в моей голове» — «Последняя дуэль», в которой насильник и жертва ведут рассказ одновременно, используя разные театральные медиумы.

Музыка Хрущевой в «Кармен» гипертелесна. Она резка и некомфортна настолько, чтобы от режущих воздух струнных, клаустрофобичного остинато фортепианных аккордов и ухающих как кровь в виске при тяжелой мигрени больших барабанов становилось как минимум не по себе, а как максимум — получалось стать испуганной, издерганной девушкой. Любой женщиной, которая хоть раз, например, возвращалась одна домой в темное время суток, прислушивалась к визгу тормозов (затащат силой), глухим ударам об асфальт (догонят) и собственному сердцу и гадала, вернется ли она невредимой — или окажется той самой легкомысленной соблазнительницей не в той юбке и не в том месте. Хрущева передает эти чувства, этот опыт музыкальными средствами, нарочито и временами чрезмерно бьет по нервам — чтобы дополнить довольно простую, в сущности, мысль. Там, где у мужчин временный солнечный удар, у женщин бесконечный сердечный — и не в романтическом смысле.

Настасья Хрущева воспроизводит паническую атаку длиной в жизнь, пакует ее в час концентрированного театрального времени, заставляет кожей и печенкой прочувствовать, что это такое — быть самой Кармен, устраивает вояж в женскую голову, — и оттого ее музыка конгениальна жесткому, бередящему танцу Татьяны Багановой.