Один известный ныне театральный режиссер лет тридцать назад имел успех в свете с закулисным наблюдением: дескать, приезжая в провинциальный театр, где всегда в труппах преобладает женский состав, практически невозможно поставить, допустим, «Трех сестер» Чехова или какую-никакую «Анну Каренину» — не расходятся роли, хоть плачь! Зато вас всегда выручит купринская «Яма» — о, вот ее всегда есть кому играть!

Некоторым традициям умереть не суждено. И сейчас — если не в театре, то в производстве отечественных телесериалов — всевозможные «ямы» и прочие саги о «содержанках» кажутся беспроигрышным материалом. Конечно же, именно дамы нестрогих правил могут обеспечить женских персонажей историями леденящего душу драматизма. Ведь в таких случаях всегда важна душа, а не что-нибудь еще. Все от гуманизма, не иначе.

Новейший сериал «Чистые» призывает «милость к падшим» в условно-исторических декорациях Петербурга начала прошлого века. Классический парадный блеск «дневной» столицы и мрачные страсти «ночной», таинственные незнакомки и пьяницы с глазами кроликов. Небрежность в работе с вещественным миром прошлого — фирменный стиль отечественных сериалов, но команда «Чистых» наверняка (и не без оснований) гордилась возможностью выгородить кусочек «аутентичной» набережной, водрузить восьмиведерный самовар на первом плане, тесно заставить темные интерьеры каминами, венскими стульями, фикусами в кадках и завесить плюшем с кисточками. В костюмах историзм борется с «авторским видением» и этому «видению» проигрывает с разгромным счетом. Главным элементом женского костюма становится корсет — в том числе поверх платья (Джон Гальяно наверняка обзавидовался бы). Девицы из пансиона мадам Чубиновой (Виктория Исакова превосходна в этой роли) все как одна наряжены в платья кровавого оттенка, отменно гармонирующего с цветом стен. Тут проблема даже не в том, что от ассоциаций с «Рассказом служанки» в этом случае никуда не деться, но и в том, что, представляя кровавых барышень своим светским гостям и дамам из благотворительного общества, «матушка-благодетельница» (вдова некоего важного господина, чей парадный портрет, писаный с Федора Бондарчука, украшает холл), не моргнув глазом, зовет их воспитанницами. Даже если предположить, что барыня очень уж ловка и обман удался, то цвет нарядов наверняка шокировал бы приличную публику. Красное — это табу. Скандал и непристойность.

Но художник по костюмам явно знал, что делал. Он всего лишь соответствовал стилю сериала и представлениям его авторов (сценариста Александра Родионова и режиссера Николая Хомерики) о манерах «серебряного века». Незабываема в этом отношении сцена, где светский шалопай, купив одной из «чистых» вечернее платье, заявляется с нею на собственную помолвку и целует на глазах у невесты. Его взволнованный папà, облаченный в парадный мундир с золотым позументом, побагровев, орет на сына во всю глотку: «Уведи свою б…!» — «А ты — свою!» — ловко парирует молодой аристократ. Что здесь самое ослепительное? Дворянский лексикон, употребление нецензурной брани при дамах, сам факт повышения тона, стремительное нападение на несчастную девицу («Из какого ты публичного дома?!» — громыхал благородный отец так, что сыпалось золото с кружев). Или попросту то, что юноша забежал в гостиную, не сняв цилиндра (который пребойко колыхался у него над оттопыренными ушами)? Может быть, конечно, он до того уж бунтовщик, что и шляпы в доме не снимает, но слуги-то куда глядели? А нет слуг. Какие уж тут слуги — с такой-то простотой нравов?! Так что ну его, этот пресловутый историзм. Съемочная группа могла не надрываться, подбирая коврики и вазочки в интерьерах. Все равно тут сановника не отличить от извозчика.

Собственно, главная интрига «Чистых» построена именно на полном забвении классовых и сословных ролей в современном (а не дореволюционном) обществе, прошедшем через этап «бесклассового». По версии авторов, «господа все в Париже» и никто не в силах отличить проститутку от барышни, если ее переодеть и научить паре-тройке ужимок (белиться свинцовыми белилами ради «интересной бледности», облизывать губы последовательно, начиная непременно с нижней, и еще паре премудростей такого же свойства). Стоит только не попадаться властям, держать свое заведение в тайне, не велеть девушкам получать «желтые билеты» — и они уже не шлюхи, а авантюристки интересной судьбы, «чистые». Впрочем, о профессиональных успехах «воспитанниц» на почве создания иллюзий, зритель узнает понаслышке: ежеутренне краснокорсетная рота отчитывается перед «матушкой», складывая на поднос заработки. Главные же героини — и мятежная красавица Ксения (Софья Синицына), и дальновидная умница Стеша (Диана Милютина) — раз за разом попадают в неприятности. То не вовремя спасенный от инсульта сластолюбец-провинциал озлится на свою спасительницу (как, дескать, смела распознать апоплексический удар, ежели представилась юной дурочкой?), то фальшивая «безутешная блоковская незнакомка» сама выболтает в постельном дурмане всю подноготную импозантному господину (приняв по мечтательности натуры дешевого сутенера, натурально, за декадента). В общем, беда девкам от нежного сердца.

Находящееся на нелегальном положении заведение мадам Чубиновой — рассадник свободолюбивых настроений. Многие девушки тяготятся матушкиным присмотром, но главная бунтарка — Франя (Тереза Диуро), пламенная курчавая мулатка, произносящая речи о праве распоряжаться собственным телом. То есть, чтобы заработком с «матушкой» не делиться, а кавалеров выбирать по своему вкусу. Исчерпываются ли этим представления авторов сериала о феминизме, судить трудно, однако к франиным лозунгам тут относятся всерьез, а сама Франя заканчивает жизнь прямо-таки горьковским Соколом, в крови и рванье, зверски запытанная «матушкиными» подручными. В одном из эпизодов Никита Кологривый, сыгравший лихого человека, выходил из пыточной с перемазанным кровью ртом — заставляя воображать прямо-таки каннибальское пиршество над телом вольнолюбивой чернокожей женщины и создавая картинку, намного превосходящую по выразительности все здешние идеологические потуги.

В этом и проблема. «Чистые» заученно делают вид, что являются высокоморальным опытом по вскрытию общественных пороков и гимном женским свободам. Однако на деле бесцеремонно эксплуатируют женскую наготу — и пусть постельные сцены традиционно смехотворны, зато по поводу и без девушки появляются дезабилье или просто нагишом, или как бы невзначай обнажают то одну, то другую часть тела. Без связи с сюжетом. Как бы для «отдохновения» в приватной обстановке. Особенное любопытство камера Хомерики испытывает именно к истязаемому женскому телу: в крови, синяках и судорогах унижения и насилия выходит же еще выразительнее. Омерзительнее всего, что эти простодушные порнографические интенции стыдливо прикрыты разглагольствованиями о морали, трудной женской судьбе и сентиментальными куплетами «жестоких романсов» о гимназисте, влюбившемся в падшую женщину (модный Марк Эйдельштейн забавен в роли великовозрастного школьника с РАС). Можно по старой памяти считать Александра Родионова и Николая Хомерики надеждами отечественного арт-хауса, а можно и взглянуть правде в глаза.

Финальные титры после каждой серии, рекомендующие женщинам, нуждающимся в помощи, обращаться в соответствующие центры, выглядят апофеозом нелепости и ханжества. Кому адресованы эти воззвания? Нелегальным проституткам позапрошлого века? Легальным? Тем, кто внезапно «узнал себя» в молодых героинях — то есть тем, кто тоже за деньги кривляется днем и подвергается насилию по ночам? Или сексработницам? Или актрисам, играющим во всяком вздоре? Как-то мало надежды на «обратную связь».

Однако кое в чем сериал Хомерики все же удался. Как документ эпохи, точно так же, как экранный сюжет, основанной на смеси самообмана и лицемерия. Где каждый волен мнить себя «чистым», пока не доказано обратное.