Все, за что публика полюбила замечательного британского актера Бенедикта Камбербэтча, случилось до ковидной чумы. Там, в нулевых и десятых годах, остались и грандиозный «Шерлок», и невыносимо трогательный «Хокинг», и благородный «Конец парада», и эффектный «Франкенштейн», и многообещающий «Патрик Мелроуз», и коммерчески успешный «Доктор Стрэндж». Чем отметились «новые времена» для Камбербэтча? Безупречной игрой и плохой режиссурой, включая марвеловскую «Мультивселенную безумия» и переоцененную «Власть пса» давно исчерпавшей свой ресурс Джоан Кэмпион. Разве что в короткометражке Уэса Андерсона «Удивительная история Генри Шугара» можно было разглядеть эксцентрический талант и изумительное чувство меры и стиля актера, еще недавно определявшего настроение и дух времени. По Гринвичу. Что же случилось? Не с индустрией (тут только множатся печали) — с актером? Вроде бы, только прекрасное и почтенное: он успел стать отцом троих сыновей и фундаментально упрочился в своих левых социально-политических взглядах. Но, видимо, в какой-то момент решил, что это связано.

Сериал «Эрик», вышедший только что на Netflix, не обратил бы на себя всеобщего внимания, если бы главную роль не играл Камбербэтч. Очередная драма о похищенном ребенке, и расследование, «обнажившее старые семейные тайны и пороки капиталистического общества», — тот самый тип историй, по поводу которых Шерлок, помнится, выл: «Скука!» Впрочем, при ближайшем рассмотрении все оказалось не так обыденно. Сюжет вкратце таков: девятилетний мальчик Эдгар живет с мамой и папой в Нью-Йорке 1980-х. Маму любит, папу не очень. Потому что папа не дурак выпить, а главное — забывает обо всем на свете, включая жену и сына, из-за своей работы. Папа Винсент — художник, автор и актер-кукольник. Он придумал детское шоу «Здравствуй, радость!» («Привет, солнышко!» было бы точнее, но не суть), шоу взяли на телевидение, с тех пор папа вместе с товарищами по труппе шутит на разные голоса и поет жизнерадостные песенки, размахивая своей куклой над головой. То, что после записи шоу папа мрачен, как туча, и хочет выпить или сдохнуть, кажется вполне логичным. Папу играет Камбербэтч. И всего его филигранного мастерства не хватает, чтобы сыграть такого отца, который мог бы всерьез напугать ребенка. Однако достаточно пары шумных скандалов с супругой, чтобы счесть мальчика условно потерпевшей стороной. Так, словно чувства ребенка автоматически соответствуют циркулярам органов соцзащиты. Но, допустим, соответствуют.

Эдгар, идущий по стопам отца и придумавший куклу по имени Эрик (огромного монстра с голубой шерстью и внушительными зубами), отчаявшись привлечь отцовское внимание и разобидевшись вовсю, по пути в школу пропадает из дома. Похитили его с целью выкупа, умертвили его, продали в рабство или он сбежал и сгинул по собственной неосторожности — неизвестно. Через пару серий Эдгар обнаружится (сюжетом, не родителями) в самой сердцевине городского «дна»: вероятно, для этого и понадобились 1980-е — чтобы живописать это самое «дно», географически и метафизически располагающееся в туннелях заброшенных станций метро, рядом с канализацией, там, в городском аду, где обитают бомжи и темные личности. Из «верхнего» Нью-Йорка в «нижний» можно попасть через люки, разверзающиеся буквально под ногами благонадежных граждан.

Этот очевидный конфликт «верха» и «низа» сам по себе мог бы быть устроен весьма любопытно: в конце концов, тут авторов сериала поддерживала бы великая литературная традиция от Чарльза Диккенса до Нила Геймана (какой изумительный Ангел Ислингтон был в свое время у Камбербэтча в радиопостановке геймановского «Никогде»! Но теперь актеру потребовался реализм, а не фэнтези. То есть, то, что ему кажется реализмом). В «Эрике» конфликт земного и подземного носит отчетливо социальный смысл: нью-йоркские заправилы желают сжить бомжей со свету, вместо того, чтобы обеспечить их собственными жилищами. Как бы ни был пьян или зол Винсент, о лицемерии и продажности городских властей он может разглагольствовать часами, в том числе посредством детского шоу. В итоге его колкости, резкости и гадости перевешивают очевидный талант, и очередного камбербэтчевского «высокофункционального социопата» увольняют из собственного шоу. Даже не смягчившись при виде убитого горем отца, утратившего сына.

Нью-йоркская полиция вовсю ищет юного Эдгара доступными ей в 80-е методами, то есть очень плохо. Но у маленького белого мальчика есть хотя бы шанс быть найденным — тот шанс, которого у его чернокожего товарища по несчастью почти не было. Совестливый и храбрый чернокожий полицейский ищет всех детей сразу, и подозревает, что ниточки ведут в ночной клуб, где богатые клиенты привыкли сексуально эксплуатировать одиноких мальчиков. Откуда он это знает — потому что он и сам был одним из таких мальчиков. Теперь же он достойный член общества, переживающий втайне глубокую личную драму: он гей (что немыслимо в полицейской среде 1980-х), а его друг и партнер (с которым он не может узаконить отношения) умирает от СПИДа. Следы приводят полицию к некоему Джорджу, соседу Эдгара по дому: тот, во-первых, отсидел за педофилию (безвинно, правда), а во-вторых, его играет Кларк Питерс (грандиозный детектив из «Прослушки») — стало быть, он тут не случайно. Ночной клуб становится все подозрительнее и подозрительнее, безутешная мать ранее пропавшего черного подростка не находит себе места, мать Эдгара плачет, отец Эдгара планирует сделать куклу-монстра Эрика по эскизам сына и выпустить шоу, которое вернет его мальчика домой, и без того косноязычное повествование становится все запутаннее, неоновые вывески и яркие пятна реклам отражаются в нью-йоркских лужах, в общем, «Прослушка» встречает «Двойку» и все вместе они смотрят «Филадельфию», раз все равно Абеля Феррару не уговорить снять «Маппет-шоу». Говорить о вторичности «Эрика» — значило бы ему сильно польстить. Сериал пытается подражать всему и сразу, даже не попытавшись нащупать собственный стиль.

И это вы еще не узнали о сложных отношениях самого Винсента с его отцом, и о бизнесе отца, и о том, что у матери Эдгара имеется молодой любовник, и они вместе ждут ребенка. О том, что соавтор Винсента по шоу — гей, пользующийся услугами мальчиков-проституток, а владелец ночного клуба — на самом деле очень хороший человек, а начальник полицейского участка — наоборот, очень плохой и коррумпированный коп, а Винсент был так убит горем, что даже вычислив местонахождение Эдгара (Камбербэтч, разгадывающий загадку, — это беспроигрышно), отец немедленно обкурился и сына прошляпил… А мусорщики в Нью-Йорке могут быть такими же зловещими, как в диккенсовском Лондоне, чиновники ведут двойную жизнь, а чернокожие бездомные знают толк в граффити. Как говорил в таких случаях солдат Швейк: «Спрашивается, в каком году умерла бабушка швейцара?» Зрителю накидали целый мусорный бак разнообразных сведений, так, что поиски мальчика отошли на второй план, отодвинутые личными переживаниями копа-гея и его умирающего друга, и сестры умирающего друга, и еще каких-то друзей и знакомых Кролика, то есть Эрика. Кажется, высокоэтичные отношения внутри производственного процесса не позволили ни продюсеру, ни самому Камбербэтчу просто взять и вычеркнуть половину (а то и больше) никуда не ведущих драматургических ходов. Бездарную режиссуру это все равно не спасло бы, но хотя бы сериал, задуманный, наверняка, как гуманистическое послание не стал банальным посмешищем.

Между тем мальчик, словно почувствовав, что о нем вот-вот просто забудут, предпочел найтись сам. Никем не похищенный, а спрятавшийся среди отбросов общества нью-йоркский Оливер Твист, выиграл схватку за жизнь с бомжихой-злодейкой (та едва не продала его пособникам разврата и утонула в городской канализации в лучших диккенсовских традициях), после чего взял, да и вернулся домой. Самостоятельно. Помедли он еще немного, и мы узнали бы о трудной жизни незадачливого чернокожего детектива еще что-нибудь удивительное. То есть мальчик оказался всего лишь предлогом для «важного разговора» о расовых и социальных проблемах, о гомофобии, женском неравенстве, СПИДе, полицейском произволе и плохой уборке мусора на улицах американских городов в прошлом веке. Наивное прекраснодушие оборачивается скрытым цинизмом не в первый раз.

В конце сериала зрителя ждет несколько финалов, один другого нравоучительнее и сентиментальнее, после чего все, наконец, заканчивается на площадке шоу «Здравствуй, радость!», где вместе с добрыми зайками бодрую песенку поет монстр Эрик. Не по всем пунктам сегодняшней левой повестки «Эрик» успел высказаться — и одно это уже может служить каким-никаким поводом для радости. Потому что больше уж совершенно нечему.