Спектакль Новой сцены МХТ по роману Достоевского называется «Идиоты» — во множественном числе, привет Ларсу фон Триеру. Идиотами оказываются четверо главных героев, любовный прямоугольник, где по углам расставлены Мышкин, Аглая, Рогожин, Настасья Филипповна. Именно эти четверо будут исступленно, нервно, горячечно выпаливать слова, рассказывать о себе и о других, своими и чужими голосами, изображая своих мучителей, захлебываясь от боли, нежности, зависимости и инфантильного желания разом избавиться от мук, получить прощение, сотворить кумира.

Начинается спектакль с долгой немой сцены, во время которой публика рассаживается по своим местам. На авансцене все это время молча сидит актер Сергей Волков, который будет играть Льва Николаевича Мышкина, смотрит на зрителей, разглядывает, а когда все успокоится, скажет очень доверительно и как будто от себя сегодняшнего: «Вы все теперь смотрите на меня с таким любопытством, что не удовлетвори я его, вы на меня, пожалуй, и рассердитесь. Шучу». В спектакле довольно часто будет возникать ощущение, что текст Достоевского как будто дополнен современными фразами, хотя на самом деле «отсебятины» почти нет. Волков здесь не только исполнитель роли Мышкина, но и режиссер, и автор инсценировки. Ученик Юрия Бутусова, он пытается воспроизвести метод своего покойного учителя, свободно компонуя сцены, опираясь на возникающие в связи с мотивами романа новые ассоциации.

Современным русским людям, на которых он нагляделся до начала действия, недавно вернувшийся на родину из Швейцарии Мышкин рассказывает о несчастной девушке Мари, которую все соседи преследовали за ее грех, и про детей, сначала нещадно травивших, но потом внезапно полюбивших отверженную, а с ней — и ее заступника. Начав с детской, очень важной для Достоевского темы — «через детей душа лечится» — Волков делает ее центральной, но и амбивалентно (что вполне в духе автора) выворачивает в неожиданную сторону. Не зря же Мышкин в романе Достоевского о себе говорит: «я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил». Не взрослыми представляются и остальные герои: подросток Аглая, рано оставшаяся сиротой Настасья Филипповна, не осмелившийся выйти из-под власти отца Рогожин. Только вот что значит эта детскость, определившая связь между ними? Какую смесь чистоты и идеализма с детской жестокостью и отсутствием ответственности предполагает автор спектакля?

Двухчасовое действие спектакля проходит в неопределенном, но очевидно разрушающемся пространстве, где по полу расставлены банки с мутной голубой жидкостью-дезинфекцией, и всюду валяются вянущие цветы. Это условный дом Рогожина, где, по роману, лежит труп уже убитой гражданки Барашковой, над которым четверо связанных созависимостью пациента пытаются заново, как на сеансе психотерапии, воссоздать тот нервный узел, который был разрублен рогожинским топором.

Сергей Волков, состоявшийся артист, уже сыгравший много главных ролей (из последних: «Мой брат умер» по киносценарию Алексея Балабанова и «Тартюф» Мольера в Театре Наций, «Голод» Гамсуна и «Дамасобачка» в МХТ), перемешав в «Идиотах» множество сцен и персонажей, лишив действие сюжетной последовательности, работает с текстом как актер: «Я всегда я, но в предлагаемых обстоятельствах. Это именно я контактирую с материалом, так рождается то, за чем можно наблюдать». И в спектакле «Идиоты» он сильней там, где «в контакте с материалом» рождается новая субстанция, личное и поколенческое прочтение романа. «Чтобы произошел контакт классики со зрителями, чтобы мы не смотрели на всем известную пьесу как на экспонат в музее, содержание спектакля должно контактировать с сегодняшним днем и главное — с сегодняшним тобой», — объясняет свой подход Волков.

Постановщик из Волкова пока неопытный, но актерская режиссура позволяет ему отлично выстроить партитуру для себя и своих партнеров, которые внутри свободной композиции чувствуют себя непринужденно, и вытаскивают неожиданные смыслы из классического текста. Хотя Волков и репетировал «Идиота» еще с Юрием Бутусовым в театре Вахтангова, новый спектакль вырос не из его решения, а является оригинальной авторской версией, сильно опирающейся на конкретных исполнителей. Кажется даже, что спектакль, задуманный Волковым, и тот, что в результате идет на сцене МХТ — не слишком и похожи. В «Идиотах» смысл растекается внутри сцен, его не легко сформулировать, и вполне вероятно, у каждого зрителя соберется свой пазл.

Мой пазл таков: сознательно (или нет, скорее — нет), но разлитое в воздухе поколения рыдающих двадцатых настроение свело трагические судьбы героев романа к современным объяснениям. Несмотря на предъявленную в декорациях спектакля картину Гольбейна «Христос во гробе» — причем в натуральную (не маленькую, два метра в ширину и тридцать см в высоту) величину, религиозного или философского понимания идеи жертвы как воскрешения через смерть, в спектакле почти не касаются (хотя первое название романа Достоевского было «Князь Христос»). Жертвами в спектакле оказываются все герои, причем жертвами в нынешнем прямом смысле — психологического насилия детей со стороны «больших». Горизонтальные, само собой связи, взгляд поколения, воспитанного на толерантности и политкорректности и столкнувшегося понятно с чем. Из романа выбраны те куски текста, где каждый из героев так или иначе касается своей травмы.

Четыре героя, четыре жертвы, четверо безумцев, идиотов, слетевших с катушек. Каждый имеет своего «черного человека», надломившего его жизнь: для Настасьи Филипповны это Тоцкий, для Рогожина — папаша, для Аглаи — мать-генеральша, а для Мышкина — падучая, телесный недуг.

Сергей Волков начинает свою роль с такой светлой, вызывающей столько сочувствия и понимания истории про дружбу с детьми в Швейцарии, где ему удалось вызвать в них невероятный (потом понимаем — почти истерический) приступ милосердия, да и самому почти излечиться от психического недуга. Но теперь приходится вернуться на родину, где Мышкин сразу же сталкивается с Рогожиным — и впадает в зависимость от несчастья, которому помочь совсем не так просто, как затравленной своими соседями европейской сиротке. Тут вам не там, тут дышит русская бездна. Страсть и трепет, боль и наслаждение, тьма — и все равно тьма. И так от этого Мышкина начинает корежить, так ломать, что понятно, не удержаться ему уже в рамках нормальности, сам всех вперед своим провоцирующим сочувствием утащит.

Рогожин (Данил Стеклов) — надлом мачизма, привычка подчинения силе. Вроде папаша-тиран наконец помер, но в уме сына он живее всех живых, и сыну надо показать свою самостийность, а все тянет подставить шею, принять наказание, обрушить свободу эту постылую, да что там обрушить — убить кого-то, наказать других за свою зависимость.

Аглая у Полины Романовой безумна ситуативно, она — подросток, вот ее и тянет попробовать что-нибудь этакое, двусмысленное, маму свою, тираншу, не послушать, взбунтовать. Поэтому ей единственной, после буйного припадка, где она дает волю своим чувствам, дано покинуть эту палату на четверых, выйти вон, хлопнув дверью, и стать там, в другом мире скучной, нормальной.

Настасья Филиповна… В ней сама русская душа, так сказать, изъязвленная надругательством, получает слово. Анна Чиповская старше остальных участников, опытнее как актриса и ее власть над ними и публикой очевидно сильнее. Это потрясающая работа — она и Тоцкого сыграла, и Настасью в юности, и теперешнюю безумицу, с шизофреническим упорством разрушающую любую попытку заштопать дырку в ее больном сознании. Как у нее получилось передать искреннюю жажду кумира, идеала чистоты, и в то же время острый ум, видящий все изъяны и нечестность, и чистоты не допускающий?

Выплескивая наружу свою инфантильную жажду признания и самоутверждения, избывая обиду, обвиняя своих мучителей, они нагоняют такой градус взаимной нервозности, что результатом этого урагана может оказаться только разрушение. Под песни Цоя, звучащие из портативного магнитофона, под стоны и исповеди, эти неповзрослевшие дети, размахивая бутафорским топором, крушат остатки собственных чувств, оставляя после себя агонию и смерть. Но нам их все равно жаль.