Советский балет был в первую очередь делом государственным и политическим, лишь затем художественным. Главный балетмейстер Большого театра СССР, как только заступал на пост, переставал быть частным лицом с персональной биографией. Юрий Григорович, занимавший эту должность три десятилетия, с 1965-го по 1995-й, постепенно перестал принадлежать себе. Задним числом вся его карьера стала частью истории страны. Большой дебют — «внеплановый» и «молодежный» «Каменный цветок» 1957 года — трудно отделить от прихода оттепели, развенчания культа личности и проходившего тогда же Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Трудно не думать, что следующий большой балет (маленьких Григорович не ставил) под названием «Легенда о любви» показан за три недели до полета Гагарина: будущее светло и прекрасно, эпизод «Новая надежда», это было не просто смело etc. Потом воздух и восторг уходили из спектаклей точно так же, как в окружающей повседневности, мятущиеся герои уходили в себя, кордебалетные массы мрачнели и безмолвствовали. В 1982-м вышел последний оригинальный балет Григоровича с горько-насмешливым названием «Золотой век».

Как все главные балетмейстеры Большого театра СССР, он поставил очень мало авторских спектаклей — восемь. Как у всех больших художников, тезаурус Григоровича по-настоящему не менялся. Все компоненты стиля и важные темы явились в первой работе — дальше менялись только пропорции элементов и острота морального самочувствия автора. Никакого крутого поворота в творчестве, о котором принято писать, ссылаясь на семилетнее молчание между «Спартаком» и «Иваном Грозным», не было. В приказчике Северьяне из уральского сказа уже мучился будущий царь Иван, и в народных танцах «Каменного цветка» уже корчилась безвинная Русь времен Грозного. Пустая сцена условно-восточной «Легенды о любви» превратилась в безлюдный Рим «Спартака» и обернулась метафизической темнотой Вероны в «Ромео и Джульетте». Главное: герои всех наперечет балетов должны были совершить сверхусилие, от камнереза Данилы до веронских влюбленных; даже Маше с Щелкунчиком стоило трудов добраться до заветной елочной вершины. У Григоровича балет о надчеловеческом подвиге постепенно превратился в балет как надчеловеческий подвиг, акт самопожертвования всех участников. Так выглядят «Спартак» и «Грозный», особенно в экранизациях «Мосфильма» с первыми исполнителями. Так их показывают будущим артистам в хореографических училищах и академиях — хроникальные кадры деяний, совершенных истовыми титанами. Может быть, не найдя подвига и жертвы, хореограф и растерялся в «Золотом веке», а заявленную было «Золушку» не поставил.

Проблема в том, что истовый стиль балетов Григоровича с годами превратился в единственно правдивый стиль, а его карьера — в единственно возможную для отечественного хореографа. Не сам Григорович, но зрители, суровые педагоги театров и специальных учебных заведений, критики хвалившие и хулившие, расположение и статус Большого театра сделали частный стиль догмой, обратили частные художественные решения и сомнения во всеобщие. В этом смысле Юрия Григоровича — не живого человека с лукавой улыбкой и стрижкой ежиком, которые он носил всю жизнь, а исторического персонажа — создал не столько сам Григорович, но все, кто писал о нем книги и снимал фильмы, воспевал и демонизировал, вульгарно сравнивал с генсеками и царем из его самого спорного спектакля. И как художественный континуум балеты Юрия Григоровича — дело не только самого хореографа, но множества соавторов. Об этом напомнили еще две кончины: немногим раньше ушла соратница ленинградских лет, балерина Алла Осипенко, в тот же день, 19 мая — танцовщик Юрий Владимиров, первый и лучший Грозный.

Сейчас не время подробно рассуждать об этике и эстетике спектаклей Григоровича, его хореографическом языке, методах его руководства, закулисной жизни Большого театра СССР — как не пришло еще время для свободного от спекуляций разговора о советской истории эпохи застоя. Спектаклям Григоровича, которые остаются в репертуаре Большого и множества других театров, потребуется перерыв и покой — как любому сценическому произведению. Посмотреть их по-настоящему внимательно и спокойно — разъяв историческое, личное и универсальное — еще предстоит.