В той части индустрии, в которой искусство — это часть жизни, стоит ждать фундаментальных изменений. Хотя есть и другая часть, которая, видимо, никак не поменяется — все-таки многие художники достаточно интровертны.

Первое изменение коснется рынка. Деньги соединяют искусство и остальной мир, и здесь я жду очень важных перемен. Дело в том, что современный рынок стоит на нескольких важных культурных фетишах, оставшихся нам в наследство от прошлых эпох. Один из них — фетиш о существовании оригинала и копии: оригинал стоит миллионы, копия не стоит ничего. Исторически это происходит из позднего Рима, где на рынке продавались греческие скульптуры и их римские копии — скульптуры, вывезенные из Греции, стоили дороже, а римские копии были плохого качества и стоили дешевле. С тех пор рынок на этом и стоит. В какой-то момент художники стали работать в цифровых медиа — если мы говорим о фотографии, о видео, о компьютерной графике, то здесь понятий оригинала и копии не существует вовсе. Художникам приходилось приспосабливаться, вводить ограниченные тиражи. Мне кажется, скоро этот культурный фетиш подвергнется разрушению — если не полностью, то очень серьезно. Настанет эпоха принципиально тиражируемого искусства, настанет время коллекционеров, которых не будет интересовать уникальность. Произойдет переход рынка от понятий копии и оригинала к циркуляции образов, а не предметов. Этого давно стоило ожидать, но думаю, что ситуация с коронавирусом, изоляцией, всеобщим переходом в онлайн только ускорит этот процесс. Будет другой рынок, где покупателей станет больше, а успешность художников будет зависеть от количества проданных работ. Этого я жду с нетерпением.

Второе изменение связано с новой ролью государства. Понятно, что первое время, когда рынок схлопнется, ответственные государства возьмут на себя миссию поддержки искусства. Соблазн давать вместе с деньгами какие-то указания будет велик — я думаю, что нас в каком-то смысле ждет возрождение советской системы. Очевидно, что в отличие от саморегулирующегося рынка, государственная система финансирования должна проходить через институции либо через профсоюзы художников. Я предполагаю, что в той или иной форме будет возрождена система союзов художников, разрушенная в последние двадцать-тридцать лет, потому что возникнет запрос на некий институт, распределяющий между художниками деньги, заказы,etc. Хорошим вариантом может быть, если миссию поддержки художников возьмет на себя не государство, а, например, городские власти. Выход искусства на улицу, так называемый паблик-арт — сегодня это очень важный тренд, в котором могут совместиться потребность в художественных высказываниях внутри города и государственное финансирование от городских властей. Оговорюсь: это не прогноз, а некая надежда на то, что хотя бы часть потока государственных денег пойдет на паблик-арт. И паблик-арт, и цифровое искусство — это движение в сторону демократизации художественного рынка, когда искусство будет принадлежать если не всем, то многим.

Окончательная музеефикация планеты — вот третье и, возможно, самое главное, чего я жду. В крупных городах существует огромное количество офисных зданий, где работают клерки и чиновники. По самым скромным подсчетам после пандемии и перехода в онлайн примерно 30% этих помещений будут не нужны, и все города столкнутся с вопросом, что делать с опустевшими зданиями. Когда ушла монархия, дворцы стали музеями. Когда ушла индустриализация, а вслед за ней из центра города ушли фабрики, заводы и гаражи, на их место пришло искусство. Площади, освободившиеся после ухода чиновников, думаю, тоже займет искусство. Художники начнут мыслить целыми музеями, а города будут постепенно превращаться в города-музеи.

Прогнозировать, какова будет институциональная ситуация после пандемии во всем мире, дело безнадежное: в каждой стране — своя специфика. Но есть общее очевидное правило: маленькие независимые институции гораздо более уязвимы перед лицом любого кризиса, нежели большие, с внушительной поддержкой государственного или частного капитала. Что касается визуальных искусств, то российская специфика заключается в том, что маленькие независимые институции, занимающиеся современным искусством, как правило, находятся в зоне государственного неразличения — государство замечает их только в связи с какими-то цензурными вопросами. Думаю, что никто из этих независимых не рассчитывает на государственную поддержку и в нынешних чрезвычайных обстоятельствах — все понимают, что это дело самих утопающих. Боюсь, что и те немногочисленные частные фонды или просто частные лица, которые оказывали грантовую помощь независимым, будут вынуждены сокращать свои программы. К сожалению, это означает, что многие не встанут на ноги по окончании кризиса — и значительная часть художественного прекариата, имевшего хотя бы небольшую возможность заниматься творчеством, будет вынуждена уйти в прикладные сферы вроде дизайна или вовсе сменить род деятельности. Если же говорить о «госсекторе», то тут, скорее всего, начнутся постепенные и не слишком афишируемые сокращения штатов и финансирования — конечно, больнее всего это ударит по региональным музеям, где и кадров, и денег всегда не хватает. Но если прогнозы относительно институциональной сферы в целом пессимистические, то в том, что касается аудитории, мне кажется, можно быть оптимистом: люди, вынужденно сидящие в сети, довольно быстро поймут, что живой музей интереснее виртуального, и, как только отменят карантины, побегут на выставки.

Первое и главное последствие пандемии, которое мы можем констатировать в настоящий момент, — коронавирус поэтапно парализовал социальную жизнь. Мы находимся в ситуации карантина, что означает полную блокировку всех форм публичного социального действия — по крайней мере оффлайн. Мы пока не можем понять, как долго еще продлится социальная пауза, а от этого зависит многое — в том числе и экономические последствия эпидемии. Мы не понимаем, насколько быстро восстановится социальная жизнь, с какими ресурсами современный мир и, в частности, наша страна приступит к восстановлению заблокированного порядка вещей. Культура — самая уязвимая цепочка социальных институтов. Если эта ситуация приведет к очень тяжелым экономическим последствиям, то культура — то, на чем сэкономят в первую очередь.

Если мы будем рассматривать не самый драматичный сценарий, то предполагаю, что с завершением карантина и восстановлением социального порядка у общества будет достаточно ресурсов, чтобы оперативно вернуть институции к нормальной работе — и, откорректировав старые планы, приступить к их осуществлению. И в таком случае можно счесть, что подобные паузы и для отдельного человека, и для социальных общностей — это всегда очень непростой, но плодотворный и умудряющий опыт. Он заставляет переоценить базовые экзистенциальные параметры человеческого существования. Ты начинаешь по-новому ценить место, где ты живешь, которое уже не является просто коробкой для спанья, а становится неким местом существования, в котором ты неожиданно оказался на незапланированный период и каким-то образом переосознал его ценность. Конечно, ты переосознаешь ценность ближайшего окружения, на которое можно опереться в такой нетривиальный момент, постоянный диалог с которым может оказать поддержку в ситуации изоляции. Я думаю, что это одновременно и повод заново переосмыслить тот привычный социальный порядок вещей, в котором мы привыкли существовать, который мы привыкли воспринимать с некоторых обозначенных перспектив и позиций — но который вдруг исчезает. Ты привык, например, относиться к положению вещей очень критически, быть неудовлетворенным окружающей инфраструктурой, которая дает тебе, в конечном счете, возможность реализовываться. Но вдруг ты этого полностью лишаешься — и можешь заново осознать место и значение институций в культурном производстве и в твоей собственной профессиональной работе. Это вовсе не означает того, что впоследствии ты должен отречься от критического взгляда на вещи. Но важно признать, что именно социальная инфраструктура делает возможным то культурное производство, которое в очень большой степени позволяет тебе занимать по отношению к нему критическую позицию.

Конечно же, те компенсаторные формы, которые общество и культурная сфера включили для восполнения блокировки нормальной работы институций — я имею в виду уход из онлайна в оффлайн, — это интересный опыт, из которого можно сделать ряд очень полезных выводов. Вместе с тем я бы не преувеличивал эту новую оценку онлайн-работы культурных и образовательных институций. Вполне возможно, что после стабилизации ситуации опыт существования в режиме онлайн будет задействован чаще, чем раньше. Но я склонен считать, что, когда возвращение в оффлайн станет возможным, а культурный и образовательный мир захотят вновь насладиться им в полной мере и с новой интенсивностью, все вновь оценят преимущества именно личного контакта преподавателя с учеником, куратора с художником, художников между собой.

Сформировавшийся в девяностые годы прошлого века рынок искусства давно дышит на ладан. С одной стороны, его подпирает раздутый пузырь спекуляций на рынке топового искусства, вся ответственность за надувание которого лежит сейчас на арабских странах, и сколько они протянут еще в условиях дешевеющей нефти — неизвестно. С другой стороны, восемьдесят, если не девяносто процентов игроков этого рынка еле сводят концы с концами: сегмент во всем мире считается низкопрофитным. Но многочисленный прекариат держит это крыло на весу количеством и быстрой кадровой ротацией. Вектор развития прекариата — институции, количество которых тоже стремительно растет, и потребности которых качество и количество производимого культурного продукта в целом пока не удовлетворило.

У меня есть ощущение, что информационная атака, развернувшаяся вокруг вируса с арт-рынком, в целом поведет себя так же, как вирусы вообще ведут себя с человеческой популяций. Слабые умрут, сильные будут учиться и искать новые формы существования, новые формы для создания финансового равновесия своего продукта — возможно, принципиально отличающиеся от олдскульного «у нас товар, у вас купец». Я очень надеюсь на то, что отношения между участниками процесса принципиально изменятся. Я очень надеюсь на то, что рынок станет в целом более профессиональным, но при этом более открытым. Что он будет функционировать не ради интеллектуальной мастурбации узкой группы людей в него посвященных и не как форма социальной привилегии буржуазии. Я не вижу здесь огромной трагедии — богема в целом всегда находилась в нестабильном положении, я это очень хорошо знаю по себе, потому что у меня тоже никогда не было парашюта. Но, может быть, эта вынужденная остановка — возможность оглядеть культурный ландшафт и понять, где еще имеет смысл посадить дерево и каким оно должно быть.