То, что Кеша непременно должен умереть, очевидно вовсе не с самого начала. И если бы не название сериала, то, пожалуй, мы были бы вправе предположить, что Кеше, модному московскому архитектору Иннокентию Мельникову (в этой роли сам Константин Богомолов), еще жить и жить. Кеша успешен, здоров, спокоен, невозмутим, в известном смысле даже бодр (поутру, втайне от нынешней жены звонит бывшей, чтобы получить порцию необременительного секса по телефону, каков шалун). Дом Кеши — полная чаша, красавица жена (Юлия Снигирь) с пользой для хозяйства помешана на ЗОЖ, крошка-сын сметлив и любопытен, и даже маман, кажется, написана в сценарии Анны Козловой более невыносимой, нежели отменно вышколенная неувядающая роза русской интеллигенции, сыгранная Еленой Поповой.

У Кеши вообще все вокруг отменно вышколены. Кроме разве что собаки, которая внезапно отдалась, смешно и наверняка нелепо, какому-то беспородному чудовищу. Сука, что с нее взять. А рядом с Кешей и по его примеру никто практически не повышает голоса, все — преимущественно — сдержанно или (на худой конец) озадаченно мурлычут, задумчиво бубнят, а то и высококлассно шелестят, едва начавшая что-то возмущенно пищать жена к концу серии будет покинута — разумеется, без истерик. Все же интеллигентные люди, к чему ажитация. Есть ли что-либо в этом мире, по поводу чего Кеша не может просто лениво пожать плечами — да, в общем немного. Смерть и проект — кажется, все. Неточности при выполнении его архитектурных решений вызывают приступ ярости и — о, ужас! — едва ли не крик, а смерть друга — внезапная и нелепая, почти как происшествие с сукой, — нарушает течение плавных кешиных будней. Друг (Игорь Верник) умер в одночасье, от инфаркта, рухнув физиономией в салат (натурально, в «полную чашу») — и это событие, внешне переживаемое с прежней невозмутимостью, стало той крохотной драматургической песчинкой, которая разладила стройный механизм.

А ведь сам механизм был устроен на диво. Следите за руками. Итак, у Кеши есть нынешняя жена Варя, мама нынешнего сына (вроде бы она филолог в бессрочном отпуску, променявшая литературу на нутовые котлетки — кстати, все рецепты в сериале подлинные), есть бывшая жена Юля (Юля Александрова), мама бывшего сына-подростка (она актриса кино в перманентном, но вялом поиске). А еще есть боевая подруга Лена (Александра Ребенок), которая двадцать лет служит у Кеши на побегушках, она не жена, а коллега по работе, но на самом деле любовница, которую бывшей считают только Варя и Юля. При этом Варя считает, что Лена и Юля — бывшие, Юля считает, что Лена — бывшая, а Варя увела у нее Кешу, а Лена считает, что это Юля увела у нее Кешу, а сама она, Лена, для Кеши и бывшая, и настоящая, и, чем черт не шутит, будущая. (Выучить рецепт нутовых котлеток наверняка проще, чем все это.) Сам Кеша вообще ничего не считает (все это не смерть и не проект), аккуратно покупает квартиры всем своим женщинам по близости друг от друга, и каждой наедине говорит, что любит только ее. Все три девушки дружат между собой (поскольку каждая верит в свою правду), обеспечивают Кеше быт и закрывают прочие потребности (оставляя, впрочем, место для непредсказуемых эскапад со «все понимающими» секретаршами), а кешина мама пытается выучить, кто тут кому бывшая, не попасть впросак (попадает), понять, отчего сыроедческий торт из кешью для новых зожников «уже не торт», обожает Бунина и верит, что на самом деле мальчик любит только ее. Это было идеальное равновесие.

А между тем Кеша в командировке встречает юную спортсменку Аллу (Василиса Перелыгина, украсившая шоу своим мощным хрипловатым контральто), проводит с ней ночь, но вместо того чтобы списать на командировочные расходы, тащит провинциалку с собой в Москву. Между вялым прощальным «ну пока» и последующей переменой участи внешнего — ровным счетом ничего, а тайного (то есть ясного из драматургии) — то самое воспоминание о друге, пожалевшем перед смертью о несбывшихся встречах. Обставленное как само собой разумеющееся, появление Аллы в кешином семейном оркестре портит всю композицию. Все застарелые раны, правды и травмы начинают кровоточить. Варя понимает, что будет развод, Лена понимает, что ее очередь не настанет никогда, Юля понимает, что ее сын Петя, успевший уже сделать ребенка однокласснице, — вылитый папа, и все вместе девушки понимают, что каждая из подруг ее уже предавала и еще предаст. А тут и юная Алла понемногу в ужасе начинает постигать устройство кешиной жизни.

И, кажется, вот тут-то и стоило бы воскликнуть «Кеша должен умереть!» — но с этим не надо торопиться. Дело не в том, что Кеша заранее обезопасил себя, как амулетом, надписью на футболке с известным девизом «То, что мертво, умереть не может». Кеша ведь лукавит, он совсем не мертв. Отсутствие мелодраматического накала страстей поначалу сбивает с толку, но на самом деле не станет роковой помехой убийству на почве ревности и личной неприязни. Однако все трое «бывших женщин» осознают, помимо прочего, что Кеша им нужен — и морально, и материально — каковое знание и закрепляют, покупая три одинаковых дизайнерских сумочки одного цвета. Как бы независимо друг от друга. Эдак Кеша может прожить до конца отпущенного природой срока, а то еще и пережить его, благо найдутся те, кто будет за ним ухаживать в старости. Единственным внятным аргументом в пользу кровавого смертоубийства звучит инфантильное, почти легкомысленное: «Но он же будет приходить к завтраку!». И это не так глупо, как кажется на первый взгляд.

Парадоксальным образом Кешу губит именно то, что держало его союз в равновесии — имитация «высоких отношений», существование вполголоса, до поры удававшаяся попытка залатать светскими манерами дыры в морали. Ничего окончательного в отношениях с Кешей нет и быть не может — если ему это выгодно или если ему просто вдруг захочется — он может запросто заявиться на завтрак, на обед или в постель. И вновь вписаться в какую-нибудь трещинку в женских комплексах, ранах или иллюзиях. То, что делает вид, что мертво, способно питаться чужой жизнью сколь угодно долго. Поэтому, невзирая на пробелы в логике, Кеша будет приговорен. И если бы его смертоносно-интеллигентная матушка интересовалась не русской поэзией, а иными искусствами, то она вполне могла бы сказать, что история, начавшаяся как «Мужья» Кассаветиса, миновав «Восемь любящих женщин» (во всем театрально-киношном многообразии), опасно накренилась к «Дьяволицам» Клузо. И опять была бы не права, бедняжка.

Потому что «Кеша должен умереть» — это совсем не кино, даже в его скромном телевизионном смысле. Такова проблема всех богомоловских сериалов, начиная с «Содержанок» — но там интерес какое-то время поддерживался за счет фирменной флегматичной интонации в экзотических обстоятельствах (что создавало определенный комический эффект). «Хороший человек» по картинке уже выглядел как «Следствие ведут знатоки» — за исключением табуированной в прошлом темы. Это системная ошибка. «Кеша» по-прежнему хорош во всем, что касается работы актеров и с актерами: изумительна Александра Ребенок, которая в заведомо узких эмоциональных рамках играет вдохновенные взлеты и падения своей ультрасовременной героини (наглядно объясняя, чем срасти отличаются от эмоций). Прекрасна Елена Попова, остроумно балансирующая на грани гротеска, но никогда не проваливающаяся в его бездны. Юлия Снигирь и Юлия Александрова превосходны в бытовых ролях (сколько еще должна сниматься Снигирь, прежде чем кто-нибудь начнет работать не с ее красотой, а с ее киногенией? Просто интересно). Сцена в лесу, когда три женщины пошли по грибы, и все кончилось «ведическим» ритуалом — уморительна. Отменно хорош и сам Богомолов в роли этого самого Кеши — едва уловимый сатирический оттенок барственного каприза он пропустит в свою интонацию только к концу второй, кажется, серии. Все это прекрасно, и все это вместе на экране производит впечатление технической записи прогона будущего спектакля. Потому что ракурсы, крупность плана, длина плана, движение камеры, точка съемки — все выглядит случайным, лишенным смысла. А целиком зрелище собирается только в голове у гипотетического зрителя, который еще неизвестно где в театральном зале будет сидеть, может быть, вообще на неудобных местах. Богомолов — театральный режиссер, работающий над разбором драматургии, мизансценами, актерами, безусловно, трудился над «Кешей». Но вот режиссер, который бы понимал, что взгляд камеры — это и есть единственно важный взгляд, более того — это авторский взгляд, обладающий самоценностью, сообщающий и мизансценам, и актерам новые, особые качества, и ответственный за единство смысла — этого режиссера у сериала не было. Слово «монтаж» применительно к этому творению вообще «должно умереть». Однообразность музыкального сопровождения только подчеркивала аритмию в кадре: когда какая-то склейка или внутрикадровое движение все-таки попадало в такт, это заставляло несколько даже вздрагивать, проверяя, не принялся ли режиссер что-то иметь в виду. Но нет, все было по-прежнему случайно. Спектакля, в котором то и дело гас бы свет, кто-то невпопад орал «антракт!», актриса, сыграв тонко и умно, вдруг прыгала бы на колени к зрителю, тыча ему многозначительной миной в нос, потом вскрикивала бы «антракт!», а передумав, еще какое-то время бесцельно болталась бы по залу, режиссер, думаю, не допустил бы. А ведь именно так выглядят режиссерские решения в этом телесериале. За исключением того факта, что театральное чрево поглотило бы и эти кунштюки, включив их в единое зрелище, а телевизионное повествование, лишенное внятной авторской воли, рассыпается на глазах. И преждевременное проклятие, вынесенное в заглавие шоу, звучит как заискивающий анонс, упрашивающий зрителя досмотреть до рокового финала. Дескать, он у нас еще и умереть должен, а не только «вот это вот все», вы уж потерпите, не переключайтесь. С другой стороны, женщины — народ сердобольный, терпеливый, может, и потерпят