Номинированные на прошедшем Каннском фестивале «Виды доброты» Йоргоса Лантимоса стали доступны в сети. И, с очевидностью не повторив успеха ни «Лобстера», ни «Бедных-несчастных», кажется, лишь озадачили поклонников режиссера. Особенно тех, кто не оставляет попыток найти в творчестве Лантимоса некий тайный смысл. Тогда как единственным смыслом этих фильмов обычно является тотальное отрицание смысла. Абсурд. Что ж, традиция давняя, уважаемая, — еще с тех пор, как высохло кривое беккетовское дерево, а Сизиф катил свой камень.

«Виды доброты» (не стоит заниматься толкованием названия) — сборник из трех новелл, идущий три часа. Новеллы ничем не связаны друг с другом, кроме актерского состава (нет, связи между персонажами одних и тех же актеров тоже не существует). В первом сюжете герой Джесси Племонса буквально утопает в заботе, уюте и редкой доброжелательности, которыми окружил его любимый босс — Уильям Дефо. Помимо разнообразных патерналистских благодеяний и ласковостей, всемогущий босс часто дарит семье своего подчиненного подарочки, из последнего — теннисная ракетка легендарного Джона Макинроя. Взамен же требуется (точнее, по-отечески рекомендуется) сущая малость: тотальное подчинение. Позор тому, кто дурно об этом подумает — босс всего лишь регулирует то, что его протеже ест на завтрак и обед, что заказывает выпить и в каком ресторане, сколько страниц «Анны Карениной» (ну как тут не умилиться!) должен прочесть перед сном, толстеть ему или худеть, иметь ли детей (нет) и по какому расписанию заниматься сексом с женой. И прочие пустяки. Что осчастливленный герой Племонса и выполняет — полностью удовлетворенный жизнью. Пока очередным пустяком, на котором по-прежнему мягко настаивает его божество, не становится требование сесть в машину, разогнаться хорошенько и въехать со всей дури в чей-то синий BMW на перекрестке.

Первый раз бедняга во всех смыслах слова тормозит, не причиняя большого вреда бородатому человечку за рулем, и отделавшись легкими царапинами. За что немедленно лишается милости своего покровителя. Даже ракетку Макинроя отобрали. До конца новеллы наш герой будет лихорадочно пытаться вернуть себе былое расположение. Встреча с милой героиней Эммы Стоун внесет некоторые «искры доброты» в его беспросветное существование, но экстаза подчинения ему больше не испытать. В конце концов, герой Племонса уже по собственной инициативе похищает того самого полуживого бородатого дяденьку из больничной палаты (туда он угодил стараниями Эммы Стоун, которой тоже покровительствует угадайте кто). И переезжает бедолагу на своей машине. Дважды. Невзрачного бородача звали Р.М.Ф. (R.M.F.), а вся новелла называлась «Смерть Р.М.Ф.». Любые выводы преждевременны и безосновательны. Перед зрителями еще две новеллы и два часа экранного времени.

Далее следует «Р.М.Ф. летает». Бравый полицейский (все тот же Племонс) ужасно страдает: его любимая жена пропала в какой-то экспедиции, и ее не могут найти. Но происходит чудо — Эмма Стоун возвращается, и жизнь налаживается. Однако по косвенным признакам герой начинает подозревать, что это какая-то другая Эмма Стоун, а не его супруга (размер ноги больше, не помнит любимую песню мужа, ест шоколад, который в прошлой жизни ненавидела). Подозрениям полицейского никто не верит, ему назначают терапию и соответствующие таблеточки, но герой не сдается. Он сам раскроет заговор — и просит на обед у жены деликатес, приготовленный из ее отрезанного пальца. Бедная-несчастная отрезает себе пальчик и подает мужу на тарелочке. Прекрасный аргумент, чтобы доказать, что она не в себе. Но окружающие по-прежнему не хотят верить. Тогда следующим блюдом должна стать печень сомнительной супруги — и герой обнаруживает покорную жену в луже крови, а требуемую печень — на столе. Правда, сырую. То, что тут не стоит искать никаких «летающих Р.М.Ф», не нуждается в напоминании.

В третьей части, «Р.М.Ф. ест сэндвич», два таинственных напарника (Племонс и Стоун) занимаются поисками Спасительницы — ею непременно должна оказаться девушка определенных физических параметров (сосредоточенная Стоун уморительно измеряет претенденткам расстояние между сосками), обладающая даром воскрешать из мертвых. Делается все это по приказу некоей секты, возглавляемой Дефо и Хонг Чоу. Смысл культа, разумеется, ускользает, но его последователи не едят рыбу, пьют воду из колодца, куда наплакали их гуру, занимаются сексом исключительно с этими плакальщиками, а от потенциального «заражения» могут излечиться в сауне при запредельной температуре. Отважившаяся повидаться с давно оставленной маленькой дочкой, героиня Стоун была изнасилована во сне собственным мужем, и изгнана из секты как «зараженная». Но ей все же удалось найти ту самую Спасительницу (ею оказалась одна из сестер-близнецов, сыгранных Маргарет Куэлли), впрочем, и здесь что-то пошло не так. Поиски сэндвича для Р.М.Ф. оказались запрограммировано бесплодны, а для тех, кто не досмотрел до конца, сообщу, что дело кончилось окровавленным трупом.

Авторский ход довольно очевиден: истины нет, реальность распалась на отдельные детали, надежной картины мира не существует, из любых практически случайных осколков может сложиться занятный паззл или сюжет. Фильм распадается на три части (цифра не имеет значения), поскольку невозможно претендовать на сколько-нибудь целостную историю. История кончилась, смыслы утрачены. Правила игры внутри каждого такого «паззла» непротиворечивы, но принципиально неполны: автор способен утверждать нечто об известном ему кусочке реальности, но не обладает полнотой сведений, а значит и уверенности. Фильмы Лантимоса — повествование времен тотальной неопределенности, не идущее дальше простой констатации.

В каждой новелле героине снятся сны (особенно хорош сон про остров, которым правят собаки. Поэтому людей там кормят шоколадом — собакам его нельзя, так что отдать не жалко). Отделить сон от яви, конечно, можно, но невозможно утверждать, что мир на самом деле устроен как бодрствование, а не как сон. Утрачен центр, нет точки отсчета. Такой же релятивизм — и в режиссерских приемах, кажется даже, что со времен «Бедных-несчастных» Лантимос радикализовался в своем выборе, состоящем в нежелании выбирать. Например, если в предыдущем его фильме крупный план Эммы Стоун кое-что значил, то в «Видах доброты» весьма умелая раскадровка и работа с крупностью кадра программно не значат ничего. Вот героиня Стоун покорно занимается сексом со своим гуру, следует сверхкрупный план поцелуя. А несколькими минутами раньше у мальчика был ежик. И в несвязанный с повествованием момент появляется крупный план ежиковой мордочки. Поцелуй не важнее ежа, и наоборот. Откуда мы знаем, куда надо смотреть, что по-настоящему значимо, каковы правила устройства этого мира? Мир давно утратил даже иллюзию устойчивости, что в нем может быть гарантировано?

Все это на самом деле — общие места теории абсурда (кроме ежа). Лантимос по-прежнему образцово вторичен — от философии до интонации. Впрочем, некоторый смысл в «Видах доброты» все-таки имеется. Тот, что обеспечивают превосходные актеры. Три часа наблюдать за тем, как внешне и внутренне преображаются герои Джесси Племонса, балансируя на тонкой грани физической достоверности и внебытового абсурдистского стиля (не случайно Племонсу вручили приз в Каннах за лучшую мужскую роль). В какую великолепную куклу (в самом высоком киногеническом смысле) превратилась невероятная Эмма Стоун. Какой безупречный путь проходит большой художник Уильям Дефо, с легкостью перенастраивая свой актерский аппарат с задач Феррары или фон Триера на задачи этого игрушечного мирка. В какую интересную актрису превратилась Маргарет Куэлли. Во всем уверенном блеске своего мастерства исполнители главных ролей утверждают абсурдность бытия и пессимистическую утрату общих смыслов. Возможно, когда планету разорвет от энтропии, где-то останутся актеры, чтобы это сыграть.