Наш космизм похож немного на все сразу. В нем удивительно легко уживаются футурологические теории, революционный дух авангарда и технологии освоения космоса, популярная астрономия и научная организация труда… Социально-политические утопии здесь не исключают религиозно-духовных экспериментов, научная фантастика соседствует с опытами по продлению человеческой жизни, где-то в тех же широтах вознесшиеся в недостижимое поднебесье ученые предаются мечтам о бессмертии, в то время как последователи Николая Федорова разрабатывают дорожную карту воскрешения мертвых… Что есть, то есть: без Федорова тут никак не обойтись. Мыслитель из укромного городка Боровск, что под Калугой, прозревал в будущем неминуемое и долгожданное возвращение наших предков, а вместе с ним — необходимость освоить соседние планеты во избежание перенаселения Земли. Идеи Федорова вот уже более столетия увлекают многих наших соотечественников. Подвержен его влиянию был Лев Толстой, Владимир Соловьев числил его одним из своих учителей. Среди нынешних поклонников Николая Федорова — философ Борис Гройс, художник Арсений Жиляев, а также арт-критик и куратор Антон Видокле. Несколько лет назад эта могучая кучка, вдохновившись учением Федорова, сделала большую выставку и издала двухкилограммовую антологию космизма под редакцией Бориса Гройса. Казалось бы, теперь хотя бы на время эта тема могла бы быть закрыта — но не тут-то было. Грянуло шестидесятилетие первого полета человека в космос, и несмотря на все вводимые или отменяемые ограничения, мы вновь приглашены предаваться мечтам о безмерном, беспредельном и непостижимом. В московском Музее космонавтики гагаринский юбилей празднуется увлекательным блокбастером. Ему вторит экспозиция, посвященная космическому дизайну в калужском Музее истории космонавтики — на родине Константина Циолковского.

Не остался в стороне от чествований космических свершений и ГРМ — до 10 марта в корпусе Бенуа можно увидеть выставку, посвященную русскому космизму. Охватить эту безбрежную тему в рамках одного проекта можно только ценой шизофренического коллапса. До этого, к счастью, не дошло: Русский музей предлагает нашему вниманию обзор произведений, представляющих те или иные стороны истории и мифологии космизма. Открывается экспозиция, как можно было предполагать, работами Микалоюса Константинаса Чюрлениса. Далее космизм рассыпается, подобно мозаике авангардистских утопий вселенского размаха. Хиты всемирно известных Казимира Малевича или Василия Кандинского соседствуют тут с работами тех, кто известен в первую очередь знатокам русского искусства или пока что не известен вовсе. Павел Филонов в индивидуальном зачете оказался чемпионом по космизму, его на этот раз показали от всей души. Большая удача выставки — зал Василия Чекрыгина: пожалуй, это самая цельная часть довольно пестрой экспозиции, рассказывающая о проекте храма, задуманного художником под влиянием идей Николая Федорова. Так и тянет пофантазировать о том, как все эти эскизы могли бы быть реализованы в монументальном масштабе в интерьерах храма, который, понятное дело, не был возведен в те смутные годы.

Впервые в художественном музее с толком, с чувством, с расстановкой представлено творчество группы «Амаравелла» — до настоящего момента работы ее участников, как правило, интересовали историков космонавтики и профильные технические музеи. Между тем это авангардистское сообщество, вдохновлявшееся идеями Николая Рериха — еще одного ключевого героя выставки, — чрезвычайно значимо для эпохи повального увлечения астрономией и смутных грез о неведомых космических мирах. Эти чудаковатые мечтатели были репрессированы, и если бы не выживший в «чистках» Борис Смирнов-Русецкий, которому посчастливилось прожить очень долгую жизнь, об «Амаравелле» могли бы и забыть. Возможно, не на всех посетителей эти вещи произведут сильное художественное впечатление, однако как документ раннесоветского времени они исключительно ценны.

Столь же редко можно увидеть поздние работы Натальи Гончаровой — в идеи космизма одна из главных зачинщиц авангардистской революции погрузилась в конце жизни. Сердцу, что и говорить, милей, ее ранние примитивистские холсты, ее трепетная любовь к искусству кустарей — но о них, впрочем, известно много. Эти же визионерские вещи, занявшие целый зал, — неотъемлемая часть творческой биографии Гончаровой, без них наше знание о ее искусстве неполно.

Начинаясь с символистской эпохи, выставка завершается несколькими работами позднесоветского времени. Живописные вариации на музыку Александра Скрябина, визионерские картины иных миров, космические абстракции — экспозиция заканчивается как будто бы многоточием. Такой конец напрашивается и, в общем-то, вполне уместен для этого достаточно свободно построенного обзора. Финал, однако, мог бы быть не таким условным, ведь во второй половине прошлого столетия космизм по-прежнему оставался немаловажным направлением в нашем искусстве — одних только последователей Николая Рериха было несколько десятков. Хотелось бы, чтобы под занавес было все-таки нечто более стройное. Впрочем, в конечном счете и в открытости, с которой сделана экспозиция в Бенуа, есть очевидные плюсы.