Уэнсдей Аддамс, достойная дочь небезызвестной «семейки Аддамс» (персонажи придуманы художником Чарльзом Аддамсом в 1938, с тех пор снято два телесериала, несколько полнометражных игровых и анимационных фильмов), ныне удостоилась персонального телепроекта. На Netflix вышел первый сезон сериала «Уэнсдей», шоураннерами которого стали Альфред Гоф и Майлз Миллар. Сериал побил некоторые значимые на ТВ рекорды просмотров, а «танец Уэнсдей» успел стать вирусным видео, и канал запустил его круглосуточную непрерывную трансляцию. Хрупкая юная брюнетка с грозными косичками мгновенно сделалась всеобщей любимицей. Последний раз на ТВ таким же персональным идолом становилась, кажется, Дайнерис Таргариен. Бурерожденные нынче в моде.

Мисс Аддамс более не то бледноликое дитя в черном платье с отложным воротничком и незабываемым упрямым лобиком (довольно пугающим), который подарила ей когда-то Кристина Риччи (получившая в новом сериале весьма занятную — и почетную! — роль). Уэнсдей уже шестнадцать, она учится в старших классах, но после инцидента, в котором фигурировали бассейн, пираньи, мужская команда по водному поло, кровь и песня Эдит Пиаф «Я ни о чем не жалею», мисс Аддамс была вынуждена покинуть обычную американскую школу (в коридорах которой выглядела как ниндзя-убийца на детсадовском утреннике). Уэнсдей едет учиться в Академию «Невермор», которую когда-то посещали и ее достойные предки (Кэтрин Зета-Джонс и Луис Гусман отменны в ролях Мортиши и Гомеса, гротескно романтичной и вместе с тем психологически весьма прихотливо устроенной пары, почти наверняка способной выиграть титул лучших родителей телесезона).

«Невермор» расположен в отдаленном старинном замке, не без причины напоминающем дом Эшеров (мотивы Эдгара По в сериале бесценны), и сообщает окружающему пространству соответствующую погоду: вечную позднюю осень с серым дождем и мутным небом. В этих эстетически и климатически привилегированных условиях (а ведь не все мы ценим то, что имеем!) обучаются юные «изгои»: вампиры, оборотни, сирены, горгоны, сновидцы и прочие аддамсы. И если по поводу первых двух видов паранормальных сущностей телевидению уже почти нечего добавить (а вообще учится сегодня в школах кто-нибудь кроме вампиров?), то сирены и горгоны в сериале Гофа и Миллара наконец-то берут реванш за годы безвестности. Сладкоголосые чешуйчатые могут уговорить кого угодно на что угодно (и используют это в коммерческих целях и мошеннических схемах), а горгоны носят растянутые шапочки-бини, чтобы ненароком не превратить в камень собеседников. (Теперь хотя бы понятно, откуда взялась эта нелепая мода.) Заправляет всем этим хаосом сверхъестественно буйных темпераментов директриса Ларисса Уимс — с головы до кончиков туфелек безупречная леди, неукротимо доброжелательная и паранормально элегантная: когда чистое совершенство простирается на два метра в высоту, то и сама добродетель покажется несколько пугающей (Гвендолен Кристи даже в роли леди Брианны Тарт не была столь впечатляющей великаншей).

Уэнсдей, определить которую как интроверта было бы преуменьшением века, получает в соседки юную Инид, жизнерадостную белокурую девочку-оборотня, сделанную из ярких красок, таких же эмоций, хихиканья, подпрыгивания, добродушия и любовных томлений. «Единорог, которого вырвало радугой» — ее фирменный стиль, но за восемь серий сложной дружбы с Уэнсдей, ужасных опасностей, леденящих душу приключений и толики феминистских практик (а не только идей), из розового щеночка вырастет матерый волк-оборотень, по-прежнему лучащийся приветливым энтузиазмом.

И, само собой, есть Вещь — одинокая рука, друг аддамсов, персонаж, крадущий шоу у нескольких поколений Семейки, а в «Уэнсдей» наделенный не только способностью передвигаться, быстро-быстро семеня пальцами, и хватать все мертвой хваткой, но и делать книксены, массаж, маникюр, а также подслушивать и подглядывать (не спрашивайте).

Примечательная компания юных изгоев день за днем ведет обычную школьную жизнь, полную скрытого и явного соперничества (смертельный исход приветствуется), подростковых бунтов, дурацких официальных мероприятий, гормональных штормов, спортивных соревнований (Кубок По — во всем блеске его драматической разработки — выигрывает у старомодного квиддича), а также смертоносных нападений таинственного лесного монстра-перевертыша отвратительной наружности (в качестве подозреваемых рассматриваются преподаватели, доктор-психиатр и оба потенциальных бойфренда мисс Аддамс). Все это чрезвычайно обаятельно, но оглушительного массового успеха «Уэнсдей» не объясняет.

Казалось бы, ответ на поверхности — ну Бертон же. Но этот ответ, как сова, — не то, чем кажется. Безусловно, участие Тима Бертона, крупного кинорежиссера, в телепроекте — это само по себе интересно, тем более что, разумеется, его профессиональные кондиции дают о себе знать. Первые четыре снятые им серии «Уэнсдей» — это типичный Бертон, его манера задает тон общему стилю сериала. Но что это значит? Когда мы говорим о Бертоне, мы прежде всего говорим о дизайне и авторской интонации (романтической иронии с толикой обаятельного инфантильного хулиганства). С дизайном в «Уэнсдей» дела обстоят привычно блестяще: от эффектной викторианской готики «Невермора» до сатирических красок городка с красноречивым названием Джерико (вместо иерихонских труб — виолончель Уэнсдей) — все придумано и выполнено с фирменной мрачной насмешливостью. Веселая жуть набивных чучел сусликов и белок в нарядных костюмчиках, выставленных в местном магазинчике, — предмет отдельной гордости художников, надо полагать. Художники же — все, особенно бертоновские — получили и своего супергероя: юный сновидец Ксавье, влюбленный в Уэнсдей, способен буквально воплощать свои кошмары и фантазии в жизнь — его рисунки оживают и иногда доставляют немало хлопот создателю. К дизайну в мире Бертона относятся с заслуженным опасливым уважением.

Но с чем у Бертона давно проблемы — это с формулированием смыслов высказывания. Он яркий представитель того типа режиссеров, которые ничего не хотят сказать, но страстно хотели бы поговорить. И если для первых фильмов было достаточно самого представления мира — и признание его существования само по себе было высказыванием (а романтические изгои, вечные подростки разных возрастов, получили в лице Тима Бертона своего высшего кинематографического заступника), то чем дальше, тем отчетливее ощущалась исчерпанность смысла. Фильмы Тима Бертона всегда (ну почти) начинаются так, что дух захватывает — умением очаровывать публику близостью сказочной тайны он владеет как мало кто сегодня. Но к финалу сказка сдувается, скукоживается до функций сюжета, и многообещающий поначалу образ остается недовоплощенным. Так было с «Алисой», так было с «Мрачными тенями», да много с чем. Это не разовая, это системная проблема. Но «Мрачные тени» же и подсказали возможный выход: если не удается окончательный смысл, финал монолога, то, может быть, есть способ обойтись и вовсе без финала, сделать смысл «вечно отложенным»? Да запросто — для этого как раз и существует телевидение и телесериал как потенциальная бесконечность повествования («Мрачные тени» в оригинале 1960-х были как раз сериалом). Так что вопрос стоит не только «что Бертон может дать телевидению?», но и «что телевидение может дать Тиму Бертону?». Кажется, они нашли друг друга, вот бы еще и не потерялись. Так что в «Уэнсдей» — помимо выдающегося дизайна — есть ритм: четкий, спокойный, уверенный, делающий внутренний монолог героини и захватывающим, и способным длиться сколько угодно. Этого рассказчика мы готовы слушать столько, сколько он пожелает, не ожидая откровения и не разочаровываясь его отсутствием, просто наслаждаясь процессом. Вне зависимости от этапа сюжета, бертоновское обещание тайны здесь может быть бесконечно растянуто во времени. Всегда может быть следующий сезон, даже если его не будет.

Ну и только настоящий режиссер, наверное, мог так изысканно процитировать в своем фильме классику. В сцене школьного бала есть не только «тот самый» танец, но и неприятность, устроенная изгоям туповатыми, как водится, потомками пуритан: они закачали красную краску в противопожарную систему, и в роковой момент на белые одежды и нежные лица неверморцев пролился кровавый дождь, обеспечив оглушительный визг в качестве финальных кавычек. Это «Кэрри» Брайана Де Пальмы (1976), разумеется. С одним принципиальным уточнением: когда на бледные щеки Уэнсдей Аддамс на ее первом балу начинают падать кровавые капли, девочка задумчиво поднимает глаза вверх — и мечтательно улыбается (едва поднимая уголки губ, большего вы от нее не получите никогда). Вот теперь все идеально.

«Внешне мне плевать, что я не нравлюсь людям. Но в глубине души я этим наслаждаюсь», — говорит Уэнсдей в редкую минуту откровенности. Энергичная малютка с непроницаемым личиком и маниакальным взглядом горящих темных глаз из-под вороной челки, этот Бастер Китон с двумя косичками, «наш скорпиончик», способная непререкаемым тоном изрекать обескураживающие сентенции, вроде: «Социальные сети — опустошающая пропасть бессмысленного самоутверждения», на самом деле нравится людям. Просто не пуританам Джерико, и не их омерзительно расплодившимся потомкам, так называемым «норми» (карта Салема разыграна в фильме безупречно. Вот пример исторического урока, выученного национальной культурой на «отлично»). Героиня, блестяще сыгранная Дженной Ортега (изумительно щедрой на оттенки эмоций и тонкую игру мимики под внешне застывшей маской), нравится и изгоям «Невермора» (восхищающимся ее бесстрашным независимым стилем), и зрителям (надежно уловленным авторами за ту часть души, которая втайне потакает смешению понятий изгойства и избранности). Еще несколько лет назад такая Уэнсдей, пожалуй, осталась бы занятным гротескным курьезом, ностальгией по мрачной романтической иронии и безнаказанному черному юмору. Но ковидная чума и то, что пришло после нее, сделали свое дело: драгоценный подростковый нонконформизм жизнестойкой Уэнсдей Аддамс способен внести свои коррективы в общую «манеру поведения», задав новый ориентир. Когда плакать нечем, но зато можно, по крайней мере, больше не заставлять себя улыбаться.

А заодно и моргать.