Вольнослушательница в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, участница Поленовских рисовальных вечеров и выпускница парижской Академии Жюлиана, постоянная участница выставок «мирискусников» и парижского Салона Марсового поля, она, помимо живописи, делала цветные офорты, выжигала по дереву, занималась декоративно-прикладным искусством, пробовала себя в фотографии. Стеклянные пластины с негативами и позитивами — фотографические опыты ее и ее мужа — выставлены тут же, рядом с автографами Дягилева, сделанными Якунчиковой для журнала «Мир искусства» обложками, письмами.

«Выжженные» панно, появившиеся в 1895 году, Максимилиан Волошин, посвятивший художнице статью в первом же номере журнала «Весы», называл самыми законченными и абсолютными из всех ее творений. Это было продолжение ее графики, только вместо рисунка на доске выжигался глубокий контур, после чего рельефная поверхность изображения покрывалась красками. Техника, придуманная Якунчиковой, вроде бы грубоватая до примитивности, давала неожиданный, эмоционально очень сильный результат.

Казалось, она торопилась все успеть, последовательно проходя через увлечения импрессионизмом, модерном, экспрессионизмом, которые оказались в ее короткой жизни плотно спрессованы. Вместе с Коровиным и Головиным, подружившись с ними еще на Поленовских рисовальных вечерах, взялась за оформление Кустарного отдела русского павильона на Всемирной выставке в Париже 1900 года. И три произведения Якунчиковой, в том числе гигантское (3х3,6 м) вышитое панно «Девочка и леший», были отмечены тогда серебряными медалями. Всей своей деятельной жизнью Якунчикова оправдывала то многое, что получила при рождении, появившись на свет в одном из богатейших московских семейств.

Она родилась в январе 1870 года в немецком Висбадене, где обычно проводили зиму родители. Облик юной художницы, пробующей себя в искусстве, можно представить себе по портрету, сделанному в конце 1880-х Константином Коровиным. В 1903-м он же сделает эскиз деревянного креста, который, исполненный в Абрамцевской столярной мастерской, установят на могиле художницы в Шен-Бужери.

Ее отец, владелец магазинов основанного им Товарищества Петровских торговых линий и пары кирпичных заводов, получивший образование в Англии и учредивший на паях с Найденовым и Рябушинским Московский купеческий банк, был скрипачом-любителем и меценатом — дал деньги, в частности, на строительство здания Московской консерватории. Мать, кузина Саввы Мамонтова, приходилась одновременно родной сестрой жене Павла Третьякова и была превосходной пианисткой. Сводная сестра по отцу Наталья стала женой Поленова, у которого училась будущая художница — в ее истории с самого начало было очень много денег и искусств.

На домашних концертах играли братья Рубинштейны, Чайковский и Скрябин бывали в белом зале особняка в Среднем Кисловском переулке, откуда открывался вид на Кремль. Только ни вида, ни зеркал с канделябрами, ни роялей и золотистой обивки, дошедшей до нас в словесных описаниях, мы не видим на картине Якунчиковой «Чехлы» (1897), где изображен тот самый зал — только опустевший, летом, когда семья находилась в усадьбе под Звенигородом. Мебель одета в чехлы. Интерьер, пребывающий в запустении, намекает на изнанку блестящей жизни: родители разъехались, потом соединились вновь, но явная формальность их отношений отразилась в творчестве художницы, которая во всех своих вкусах и прогрессивных устремлениях была прежде всего дочерью своего отца.

В ней соединялись, не противореча друг другу, любовь к отеческим гробам — буквально, к кладбищам, русским крестам под треугольными крышами, церковным колоколам — и приверженность либеральным ценностями и достижениям прогрессивной европейской мысли. Она возвращалась — чаще в работах, чем в жизни — к родным местам, имению Введенское под Звенигородом, подаренному когда-то Екатериной II Лопухиным (отец ее купил усадьбу у промотавшегося владельца, а потом продал). Одну из работ, посвященных Введенскому — «Из окна старого дома. Введенское» (1897), впервые экспонированную на выставке «Мира искусства», в 1910 приобрел у ее мужа Льва Вебера, вместе с несколькими другими вещами, по совету Остроухова, Совет Третьяковской Галереи.

Одновременно это очень европейская живопись — с необычными, любимыми Якунчиковой «будничными» ракурсами: виды крыш, просветы между домами, углы, как на «Улице в Берлине» (1889) — она была написана, когда художница вынуждена была, по пути во Францию, остановиться в Берлине для консультации с врачом. Тогда у нее и нашли туберкулез. А картину в 1910-м тоже купила Третьяковка, чтобы в конце 1920-х, когда многие работы из Москвы решено было передать в провинцию, быть отправленной в Ярославль. Сейчас работа на время попала в Москву, как попали сюда десятки вещей из Государственного мемориального историко-художественного и природного музея-заповедника В.Д. Поленова. Музей стал главным партнером Третьяковки в этой ретроспективе — второй, представляющей творчество Якунчиковой. Первая, уже посмертная, состоялась в 1905 году.

Якунчикова не избежала влияние символистов и в первую очередь Одилона Редона. Какое-то время она с упоением посещала в Париже спиритические сеансы. Среди ее офортов есть «Страх» — ничуть, впрочем, не напоминающий картину Мунка, да и свидетельств того, что Якунчикова могла ее видеть, не сохранилось: просто Zeitgeist веет, где хочет.

Но вот кто по-настоящему существенно влиял на художницу, так это Александра Гольштейн — родственница ее отца и матери будущего мужа, писательница и переводчица. Они были очень близки — в Париже Якунчикова долго жила у этой ушедшей на покой революционерки, в молодости чуть ли не соратницы Веры Засулич. От ссылки ее спасла эмиграция, в Париже она тесно общалась с Бакуниным. Именно там Гольштейн организовала женское общество взаимной помощи «Адельфия», в котором Якунчикова стала соучредителем и, вероятно, донатором — не просто пытаясь финансово облегчить женскую долю, но являя собой, своей жизнью пример преодоления консервативных норм, по котором тогда жило общество.

Она могла себе это позволить. Но главное, хотела. И поскольку консерватизм в обществе, пусть не в той степени, что век назад, до сих пор в силе, — особенно в нашей стране, где ретрограды постоянно пытаются взять реванш, — история Марии Якунчиковой-Вебер будет актуальна всегда.