Прощай, Бонд, Джеймс Бонд. Что бы ни случилось дальше: даже если франшиза не прервется, и Крейга заменят на какого-нибудь еще мускулистого британца, или агент 007 окончательно станет чернокожей женщиной, или бондиану перезапустят еще каким-нибудь причудливым способом, — того Джеймса Бонда, которого (при всей разнице в исполнителях) мы знали почти 60 лет, больше не будет. «Не время умирать» построено как проводы и поминки. По тому, чем Бонд был, зачем он был нужен и что значил. Набрали в грудь пафоса и выдохнули.

С точки зрения собственно кино тут разбирать вроде и нечего. Едва ли не самое удивительное в бондиане, — с ее долголетием, сверхприбылями и иконическим статусом, — что она так и не дала ни одного фильма, о котором стоило бы говорить всерьез. Грубоватость манер самого суперагента обусловила на все эти годы подход режиссеров, — начиная с самого первого, Теренса Янга, который еще как умел быть тонким, но тут подладился под материал и тем задал формат. Не настолько плохо, как какая-нибудь стародавняя сага о Лемми Коушне, некогда вдохновившая Годара на «Альфавиль», — но и никогда не настолько хорошо, чтобы у этих серийных открыток с самцом в смокинге появилась оборотная сторона. Топорность как канон. Даже стóящие режиссеры, берясь за Бонда, принимались строить из себя посредственностей. «Не время умирать» не стало исключением. Что и правильно. С чего бы вдруг. Пусть умрет как жил.

Пусть зрители сами решают для себя: еще более идиотские, чем обычно, шутки Бонда в нынешнем фильме, — это усталость материала как факт или как сюжет. Пусть синефилы попроще радуются кадру с выстрелом в камеру в пустом туннеле, — нипочему, ни в кого, — отыгрывающим заставку, синефилы потоньше — искуснейшему длинному плану драки на лестнице (который, впрочем, тоже — нипочему и ни в кого), а совсем уж тонкие — предсмертной позе Героя, идеально найденному пластическому иероглифу. Пусть чуткие ценители арт-дизайна наслаждаются титрами Дэниела Клейнмана, которые по плотности визуального мышления превосходят весь остальной фильм, вместе взятый. Пусть, наконец, самоназначенные идеологи всех мастей ломают копья на тему «наше время ушло», прошивающую фильм. Ведутся на реплику «я хочу, чтобы мир развивался, а ты — чтобы он оставался как прежде», которую авторы вверили главному злодею. И гадают, чем все обернется, если место агента 007 так и закрепится за Лашаной Линч: статной, непоправимо плечистой и темнокожей. (Небольшой прогноз, если позволите: ничем не обернется. На той территории, где кино приносит прибыль, не существует коллективного мифа о чернокожей женщине-спасительнице мира. Тех, для кого он существует, недостаточно для того, чтобы обеспечить фирменную дороговизну франшизы. А бондиана, при всем ее статусе, — культурное явление далеко не того калибра, чтобы порождать новые мифы, она лишь отрабатывает существующие.) Все эти пересуды правомерны, и почти все — праздны; они суть антураж культа, неотъемлемый и неизбежный. Не более. Если здесь и возможен разговор по существу, то он — в другом.

Когда в 2006 году франшиза была перезапущена, вышло «Казино Руаяль» и Джеймсом Бондом стал Дэниел Крейг, многие (и автор этих строк в том числе, причем изо всех сил протискиваясь в первые ряды) выражали недовольство и даже возмущение. «Не тот». «Не такой». «Не подходит». А также «да ну что это в самом деле» или вообще «тьфу». Что ж, сейчас, 15 лет спустя, когда завершился и этот, крейговский цикл и дистанция взгляда из критической в одночасье стала исторической, — должен признать, что, как и во многих других случаях, связанных с образными рядами в блокбастерах, авторы были правы, а критики — не очень-то. Да, Дэниел Крейг — очень и очень средний актер (для англичанина — прямо-таки на удивление), даже по сравнению с Муром, Броснаном и Далтоном, не говоря уж о Коннери. Да, его тогдашнее, дебютное заявление «падать с пятого этажа, бодро вставать и смахивать пылинку с лацкана — это не мой стиль» выдает вопиюще непрофессиональное отношение к делу (с какого переляху актер вправе подгонять персонажа под свой стиль поперек канона?). И да, в нем нет и следа той победительности и того лоска, которые, казалось, от Джеймса Бонда не просто неотделимы — он прежде чуть не из них одних и состоял. Что уж там — в отличие от Коннери, Далтона и Мура, он, в самом обыденном смысле, попросту не красавец. (Ах, какой Бонд, по тем-то временам, мог получиться, скажем, из Идриса Эльбы!..) Все это очень важно для критиков, которые говорят о фильме как продукте/произведении. И куда меньше — для историков, которые видят в фильмах симптомы и свидетельства. Которые наблюдают, как время артикулирует себя через экранные проявления. Особенно — через не-авторские, где ему, времени, ничто не помехой. Поточные. Низовые. Многотиражные. Вроде бондианы.

Тот, «крейговский» перезапуск франшизы оказался о том, что в наступившем столетии у агента 007 больше не осталось шансов быть победительным красавцем. «XXI век — это такая эпоха, в которую Джеймс Бонд стал некрасив», — вот фраза, вот точка, в которой сойдутся «правые» и «левые» присяжные идеологи, пусть даже услышат ее по-разному. Сделать Бонда Крейгом — честно по отношении к эпохе; оставить его непроницаемым и непробиваемым самцом было бы враньем. Иными словами, последним из Бондов Дэниел Крейг стал, едва появившись: он сам, весь, — про упадок и закат персонажа, невольно и бессознательно, и его откровенное «это не мой стиль» — такое же веяние и такая же примета времени. Весь «крейговский цикл» — про ускользающий порядок вещей и накатывающую ностальгию по былому. Отсюда и триумфальный «Скайфол», с его цитатами из Теннисона и родовыми тайнами, и «Спектр», где у Бонда вообще объявился отец, — а значит, у этого мускулистого артефакта обнаружилось второе дно, и подтекст, и мучительная память об утратах, и темные зоны, видимые на просвет… Фильм за фильмом Джеймс Бонд расслаивался, распадался, эпоха подтачивала ту его былую цельность, которая ведь и называется «красивостью»; невыигрышная внешность переставала быть странным недосмотром продюсеров и оборачивалась точным визуальным проявлением неуместности героя. В последнее время его победы утратили всю свою веселость; Бонд, конечно же, по-прежнему неукоснительно побеждал, — но вымученно, словно бы «через не могу». В нынешнем, последнем фильме много лукавых ужимок и перемигиваний с фанатами, так уж здесь положено, — но лукавей всего само название. «No Time to Die»? О нет. It’s exactly the time.

В финальной сцене — собственно, уже эпилоге — мама везет дочку на машине по горной дороге. И принимается рассказывать ей «историю про одного человека, которого звали Бонд. Джеймс Бонд». Сколько ни сетуй на посредственность режиссуры в бондиане вообще и в этом фильме в том числе, — тон финала придуман и выдержан здесь безукоризненно. Сага о Джеймсе Бонде, свершившись, занимает положенное ей место, — и пошловатый, расхожий, аляповатый, порядком приевшийся миф внезапно обретает странное, элегическое благородство. Все это — и нынешний фильм, и весь крейговский цикл, и вся бондиана в целом, — просто небылицы, которые матери от века рассказывают притихшим дочерям.

Тем, чьи отцы никогда не вернутся домой.