Монументальности мы ждем от современного искусства в последнюю очередь. По этому разряду проходят свершения и подвиги другого рода. Представить публике подробный перечень своих любовников, разоблачить спонсора знаменитого музея, призвать человечество вступить в неравную схватку с гидрой капитализма, поразить общественность невиданным чудачеством — вот это как раз привычно. Формотворческие инновации, эксперименты с новыми медиа, проживание собственной жизни как арт-проекта, опыты в области генной инженерии — contemporary art столь разнообразен и непредсказуем в своих мутациях, что зачастую сложно представить, какое отношение он имеет к искусству в традиционном понимании. И в самом деле, где нынешние Сикстинский потолок, «Смерть Сарданапала» и «Последний день Помпеи»? «Спираль» Роберта Смитсона, упакованный Христо Рейхстаг, коммуналка Ильи Кабакова и другие классические монументальные постмодернистские произведения уже не первое десятилетие экспонируются в кино-, видео- и фотоформатах. Видеофрески Билла Виолы и «Большой каньон» Дэвида Хокни рядом с их недавними работами на планшетах и iPad’е кажутся забавными опытами. Дымовое шоу Аниша Капура под сводами венецианского Сан-Джорджо ди Маджоре рассеялось, как утренний туман. Страшно подумать: даже поцелуй Брежнева и Хонеккера, увековеченный Дмитрием Врубелем, скуксился до размеров магнитика, висящего на двери холодильника.

Конечно, в современном искусстве монументальность давно не определяется масштабом или габаритами вещи. Где-нибудь в селе Никола-Ленивец, что под Калугой, среди деревянных скульптур найдется нечто соизмеримое с циклопическими фигурами на Мамаевом кургане. Но даже когда в эти не так давно заповедные места, открытые Николаем Полисским, еще не ступала нога туриста, здесь жили укромной жизнью, становясь, по завету рок-классика, ближе к земле. Со времен Марселя Дюшана, Пауля Клее и Казимира Малевича монументальным стал художественный жест, переосмысляющий искусство в самих его основаниях или открывающий в своем времени смыслы, доселе остававшиеся за пределами понимания. Монументальность теперь — исследование границ искусства, испытание его на прочность, переустановка художественной системы. Величина и размах здесь погоды не сделают. Вы можете возвести гигантский зиккурат, иссушив топкое болото и повернув окрестные реки вспять, а искусство все равно случится в маленькой мастерской, ютящейся в подвале с двухметровым потолком.

«Непрозрачность» — очередной проект галереи «Люда», взявшей решительный курс на новый нонконформизм. Еще свежи воспоминания о позднесоветском андеграунде, поколение художника и куратора Петра Белого — основателя «Люды» — застало выставки на квартирах и в домах культуры, сквоты перестроечной эпохи, а также было свидетелем невероятного успеха тех, кто несколько десятилетий отказывался от благ карьеры советского художника. Нынешняя реинкарнация «Люды» — гораздо более радикальная, чем две ее предыдущие версии, — настаивает на свободе и своеобычии художественного опыта. Таков монументализм наших дней. Здесь разговор о современности ведется без условностей, которыми современное искусство оказалось обременено за последнее время. Часть заводского помещения, отстроенного хмельным прорабом то ли в тумане брежневского безвременья, то ли в хаосе эпохи Горбачева и Ельцина, — площадка, избавляющая кураторов и художников от всех книксенов и реверансов арта наших дней.

«Непрозрачность» — пожалуй, лучший на настоящий момент проект новой «Люды», — говорит о нашем времени с последней прямотой, но без прямолинейности.

Метафора, вынесенная в заглавие, более чем ясна. Политическая, экономическая, социальная жизнь сегодня двусмысленна и неопределенна. За декларациями демократической открытости, экономической прозрачности и сбалансированности общественной системы стоят компрометирующие их факты. Мир туманен, современность смазана, и о какой такой транспарентности говорят нам все время политики и медиа, поди пойми. Мутновато вокруг. Или, если вспомнить слова Виктора Шкловского, тускло, как любовь в презервативе.

Об этой замутненности рассказано на языке и в жанре, которые contemporary art не особенно жалует. Выставка строится на работах из стекла и отходах стеклодувного производства, подобранных на заводской свалке. В основном мы тут видим тот мусор, эстетической возгонкой которого вдохновлялся еще Татлин, собиравший знаменитые рельефы из того, что приглянулось ему на помойке за Академией художеств. Правда, не стоит думать, что все здесь трэш. Есть несколько вещей Бориса Смирнова — одного из классиков русского/советского декоративно-прикладного искусства, сформировавшегося в авангардистской среде. К вазам и колотым стеклянным формам, которые напрашиваются на сравнение с произведениями первобытного искусства, сделаны и подобраны работы современных художников. Это пластические или тематические рифмы, не дающие разговору о непрозрачности впасть в прямолинейность социально-политического высказывания. В противном случае выставка смотрелась бы плакатно, да и от непрозрачности остался бы один пустой звук. Объекты Сергея Деникина и сборы в стеклянных боксах Алены Петит, выставленные на втором этаже, открывают перед нами те дополненные реальности, где повесткой дня считается не заглавный баннер новостного сайта, но интуиция, с которой художнику удается сказать о своем времени. В этих вещах проговариваются смыслы, которые даны нам в разворачивающейся на наших глазах современности — мнимости, которыми жив наш век. Непрозрачность ведь поэтична.