Жарких споров о только что установленной скульптуре в Петербурге не было давно. А ведь новых памятников хоть отбавляй, один дворик университетского филфака чего стоит. Где-то с празднования трехсотлетия города воспользоваться малейшим поводом, чтобы увековечить какого-нибудь деятеля или деяние в бронзе или в мраморе, стало чем-то вроде местного невроза. Поскольку гонка монументов подогревалась главным образом жаждой освоения бюджета или в лучшем случае разработкой городской айдентики, никто на всех этих натыканных тут и там шотландских дипломатов и классиков казахского эпоса не обращает внимания. Собственно, даже над памятниками Довлатову или Володину посмеивались как-то с ленцой, — слишком анекдотичен предмет обсуждения (самих литераторов любят).

А были времена! Обаятельная ирония авторов Чижика-Пыжика или носа майора Ковалева осталась в постмодернистских девяностых, когда остроты и городские легенды безоговорочно брали верх над выхолощенным советским пафосом и монументальностью. Последовавшие за постмодернистскими играми попытки утвердить новую серьезность были столь нелепы, что вдохновили инициатора «Нового мира искусств» Юрия Калиновского и литературоведа и журналиста Михаила Золотоносова на написание энциклопедического справочника по современной петербургской городской скульптуре. Эта книга, томов премногих тяжелей, создает достаточно полное на тот момент представление о поздне- и постсоветских памятниках в нашем городе.

Были среди недавних памятников, безусловно, и достойные высоких похвал, и вызвавшие содержательные дискуссии. Прекрасен Сахаров Левона Лазарева, да и его Кваренги перед фасадом ФИНЭКа на Садовой что надо. Скульптуры Каминкера-старшего хороши и в Пулково, и на Среднем Суздальском. Памятник «Женщинам, защитившим Ленинград» Льва Сморгона и Игоря Матвеева стоит в одном ряду с «Разорванным кольцом» Константина Симуна. Ну а последний бурный спор о современной скульптуре был, пожалуй, по поводу Трезини, что возле Благовещенского моста — эффектная работа Павла Игнатьева обсуждалась главным образом в профессиональной среде, правда, не до хрипоты. Зодчий из клана тичинских каменотесов и строителей, подобравший к невской перспективе неожиданные рифмы из пейзажей Луганского озера, едва ли стал бы поводом разругаться до битья стеклотары, так что дело ограничилось дебатами о вопросах формальных.

С чем действительно сопоставима полемика вокруг Александра Блока работы Евгения Ротанова, так это с бурей восторгов и возмущения, настигнувшей Петербург после установки шемякинского Петра I в Петропавловке. Негодование тогда было велико и нелепо, — публика-то петербургская даже в наши дни очень консервативна, что говорить о девяностых! Однако туристы мало-помалу натерли коленки самодержца до золотого блеска, и теперь никто не станет в сердцах поносить памятник и кричать «ну и уродина!», что бы там на самом деле ни думали о мореплавателе и плотнике, которому самому впору стать украшением коллекции Рюйша.

Понятно, что, если бы не наш старомодный вкус, сложившийся в инерционном позднесоветском модернизме, шемякинская фантазия должна была бы появиться самое позднее в шестидесятые, а не при Собчаке. Этот памятник оказался актуален для пост-Ленинграда девяностых, тогда как для эпохи постмодернизма, которая была на дворе, он припозднился на несколько десятилетий, а то и больше. Впрочем, раз у нас такая современность, и другой не было и нет, стоит ли нам убиваться, что где-то современность современнее — тем более что бывает глушь пуще нашей, где в незапамятные времена все замерло until further notice?

Шемякинский Петр сопоставим с Блоком Ротанова не только как достойный повод для содержательных дебатов. Сегодня думается, что оба памятника вопрошают о современности, которая не приватизирована мировыми арт-столицами и не хоронится в глубинке. Contemporary art, говорящий на транснациональном пиджин, показал свою несостоятельность: двадцатые годы в несколько ходов поставили ему пат. Уповать на то, что Олафур Элиассон наперегонки с Анишем Капуром соорудит нам инсталляцию на Охтинском мысе, не приходится.

И дело даже не в том, что они не сделали бы этого прежде, чем вернутся IKEA и Decathlon. У contemporary art на данный момент нет языка, чтобы говорить о происходящем. Слишком долго он варился в собственном соку, симулируя причастность к текущей жизни. Поколение Шемякина и Ротанова не знает этих игр, за что шестидесятникам многажды доставалось от постмодернистских скептиков и тех, кто пришел им на смену. И пусть теперь, говоря о Блоке, скульптор переходит на вернакулярный язык, от которого многие интеллектуалы шарахаются — именно этот язык как мало какой другой способен говорить о достоинстве, о стойкости и об отчуждении.

Представим себе, что четырехметровый колосс появился бы на углу Декабристов и Английского в начале восьмидесятых, вскоре после открытия Музея Блока, который правдами и неправдами пробивали через советские инстанции либеральные генералы от литературы. Оценить бы его тогда могли разве что Виктор Кривулин с Аркадием Драгомощенко, а вот Борис Гройс с Алексеем Хвостенко уже нет, потому как эмигрировали. Местным жителям что тогда, что сейчас эта накренившаяся фигура что есть, что нет, — все равно. Одна радость, что похожа на пьянчугу, так ведь поэт и вышел погулять, а уж до погулять он был сам не свой. Ясно, что этому памятнику и в восьмидесятые было бы далеко до объектов Йозефа Бойса и Класа Олденбурга. Но что нам, в конце-то концов, эти звонкие иностранные имена, если местный минимализм — это памятник прорыву блокады на берегу Ладоги? Тут своя система координат. Ротанов учился у Валентины Рыбалко, ученицы Матвеева. Матвеевская школа опосредована в его новой работе Джакометти и Бурделем, читающимися в необработанной поверхности скульптуры, которая сохраняет следы лепки и швы. Девяностые и последующее развитие событий заслонили собой модернистскую традицию, сложившуюся прежде в Ленинграде. Но теперь, похоже, именно поколение Ротанова наделено способностью к актуальному художественному высказыванию.

Блок начинает прогулку чуть не от Пряжки по бывшей Офицерской. От Вознесенского, где начинается Декабристов, как и раньше, просматриваются только краны верфей, да и то в ясный день. Как смутная точка памятник становится различим где-то от Крюкова и при приближении по Декабристов читается как доминанта перекрестка на окраине Коломны. Если же идти по Английскому от Канала, нависающий над проспектом на приземистом, незаметном издали постаменте исполин может даже напугать. В глухом углу Петербурга самозародилась новая диковина. Город продолжает жить своей укромной, блажной жизнью, только дело не в этом.

Блок — давний собеседник Ротанова и его герой. Мало кому из скульпторов так близок этот поэт. Двадцать лет назад Ротанов сделал небольшой памятник Блоку для филфака, затем голову в фойе БДТ, и вот теперь — коломенского прохожего, шагающего навстречу ветру, нагнувшись вперед. Или бредущего с одной лишь думою заветной, — «как тяжело ходить среди людей». Либо спешащего прожигать жизнь по соседству в луна-парк, где в былые годы разгоняли печаль-тоску. А то и на лекцию Милюкова — чем черт не шутит? Или же это прогулка эпохи «Двенадцати», — и тогда мы видим неловкое эксцентрическое па в духе Михаила Савоярова, в раешной манере которого Блок наставлял свою жену исполнять поэму — сам ее он на публике не читал. Бытует даже мнение, что «поэт, общий всем», идет во дворы института Лесгафта навестить Ленина работы Томского (когда-то Ильич помпезно стоял на Варшавском вокзале, но после того, как там сделали ТРК, был сослан на кафедру общей физической подготовки). Фантазии высказывающихся о ротановском Блоке разнообразны. Некоторые критики даже советуют развернуть памятник лицом к заливу, — ветер-то с моря, — и вообще переместить его ближе ко входу в музей-квартиру. А то что он, как неродной, в стороне?

К счастью, Блок стоит ровно там, где автор памятника счел необходимым его установить. Неприкаянный прохожий, бредущий невесть куда. То ли не в себе, то ли отчаявшийся и клянущий все и вся на чем свет стоит:

«И, встретившись лицом с прохожим,
Ему бы в рожу наплевал,
Когда б желания такого
В его глазах не прочитал».

Как противостоять бесчеловечности и отчуждению? Как вернуться к миру? Куда податься? Чем жить?