Было время, в Академии художеств говорили, что искусство — это прекрасные человеческие образы. Что оно окрыляет, вдохновляет, вселяет в душу или куда-то по соседству высокие идеи. Было дело. По этому поводу уже тогда некоторые язвительные типы ехидничали или даже строили препоны для встреч с прекрасным, выступая с позиций абстракционизмов и прочих дадаизмов, как писали в обличительных брошюрах того времени. Советская эстетика стойко охраняла свои рубежи, ведя неравный бой с гидрой модернизма и клеймя кризис безобразия.

Сейчас все это кажется преданьем старины глубокой. На дворе другой век. Прагматика рынка кажется недостижимым идеалом тем, кто хотел бы, чтобы на нашей арт-сцене наконец хоть когда-нибудь сформировались профессиональная инфраструктура. Выступающие с левых позиций поносят капитализм, которого у нас не то что в искусстве, но и в жизни не так много, как можно было бы подумать, читая гневные филиппики арт-активистов. А уж сколько шума вокруг аукционов, галерейных продаж и частных сделок, — раньше ничего подобного и в помине не было! Теперь корабль искусств стремится навстречу неведомому, оформив все квитанции, накладные и экспертные заключения в соответствии с последними распоряжениями органов надзора. И если еще не так давно завести разговор об атрибуциях было чуть ли не дурным тоном, то теперь вся эта кухня — самый что ни на есть животрепещущий сюжет.

Речь вовсе не о сомнительных экспертизах, приводящих к покупке фальшивых работ. Увы, истории печальнее скандала вокруг поддельной картины, выдаваемой за холст Бориса Григорьева, случались прежде, случаются они регулярно и в наши дни. Между тем, все эти авантюры интересны в качестве пищи для размышлений о подделках как части той игры, к которой приглашает нас присоединиться современное искусство. В далекие семидесятые Орсон Уэллс (тогда уже признанный мэтр, автор «Гражданина Кейна» и «Печати зла») снял F for Fake — фильм-портрет знаменитого поддельщика классиков авангарда Элмира де Хори. Де Хори был известен как живописец, из-под кисти которого вышли десятки работ, проданных как оригиналы Матисса, Модильяни, Пикассо и прочих идолов искусства ХХ века. Уэллс не без ехидства представил своего героя как художника, умеющего разыграть публику не в меньшей степени, чем мэтры арт-сцены, которым в ином случае, может быть, следовало бы умерить и игривую иронию, и готовность отвечать на все вызовы современности разом. О «фальшаках» де Хори в фильме говорится постольку поскольку — да и денег, как утверждал Уэллс, художник толком не заработал, они достались его подельникам. Все было сделано ради морального удовлетворения и наступая на горло собственной песне: амбиция де Хори обрести свое имя в искусстве осталась в мечтах. Уэллс с такой непринужденностью проигнорировал осуждение подделок и ложных атрибуций, что, похоже, подал заразительный пример того, как интересно можно со всеми этими историями обходиться. Кстати говоря, буквально через несколько лет оригинальность авангарда с легкой руки Розалинд Краусс стала притчей во языцех.

В наши дни мы привыкли к тому, что музеи-гранды включают в выставочные проекты работы, авторство которых могло долго приписываться знаменитому художнику, но недавние исследования доказали, что их написали вовсе не звезды, а эпигоны или неизвестные мастера. Причем «в переплет» попадают даже очень известные картины, ради которых посетители стремятся попасть в музей — чуть ли не отдельные экспозиции посвящают переатрибуциям. В России пока что в подобные игры играют галереи, арт-дилеры и коллекционеры. Зато уж как примутся, так душу отведут сполна.

Этой осенью один коллекционер купил пятнадцать работ Инала Савченкова — одной из ключевых фигур позднесоветского нонконформизма, члена группы «Инженеры искусств», друга «Новых художников», участника курехинской «Поп-механики» и желанного гостя на съемочной площадке некрореалистов. По случайности выяснилось, что сам автор о существовании этих работ не догадывался. Большого труда не составило установить, кто помог автору достичь новых вершин в творчестве. Доброжелателем, который общими усилиями остается инкогнито, оказался давний знакомый Савченкова, известный в наших палестинах художник. Тут мы могли ожидать сцену негодования, взывающего к мировому разуму, скандальное разбирательство, в которое втянуты персоны с не запятнанной доселе репутацией, слезоточивую драму для любителей «Творчества» Золя или «Луны и грош» Моэма, жестокую и справедливую расправу, в конце концов…

Вопреки ожиданиям события развивались самым непринужденным образом. Инал Савченков взялся переписать подделки, таким образом авторизуя их. При своем остался коллекционер. Виновник всей этой заварухи был прощен, а художник остался художником. Выставка Инала Савченкова, на которой представлены работы, выполненные на основе поддельных, а также его живопись 2020 года, проходит в галерее «Матисс». Так побеждает искусство. Причем в данном случае его язык далек от образов, вдохновлявших живописцев в позднесоветское время. Неоэкспрессионизму перестроечного призыва прекрасные человеческие образы, воспетые классиками советского искусствоведения, противопоказаны. Однако достоинство, которым дорожили многие из тех, кого застало поколение Инала Савченкова (а то и успело у них поучиться), еще никто не снимал со счетов. В сущности, ведь эта история, по гамбургскому счету, должна была бы казаться обыкновенной, хотя нам сегодня она представляется обыкновенным чудом.