Главный трюк фильма — эффектная, обезоруживающе простодушная и подлинно театральная игра с подменами одних актеров другими: стоит Оливии Колман выйти из кадра, как место Энн, «старшей дочери», готова занять Оливия Уильямс, вот она и курочку принесла, собирается папу кормить. В гостиной Энтони (так в фильме — но не пьесе — зовут главного героя) внезапно может возникнуть подозрительного вида субъект (Марк Гэттис), утверждающий, что он Пол, муж Энн. А некоторое время спустя на его месте окажется Руфус Сьюэлл, но к тому времени Уильямс уже обернется сиделкой, зато права дочери восстановит Колман. Хотя, вроде бы, сиделка была страшно похожа на младшую дочь Энтони, и одну из них точно играла Имоджен Путс. При этом одна из Оливий Колман пугала отца своим отъездом в Париж — но «которая из них?» (как говорилось в одном классическом фильме тех времен, когда рассыпающаяся недостоверная реальность, порождающая доппельгангеров, еще не была всего лишь печальным атрибутом старческой деменции, в одном ряду со склочными припадками и приверженностью к популярным оперным ариям). Взгляд изнутри угасающего сознания, цепляющегося за знакомые очертания лиц и предметов в безнадежной попытке восстановить утраченную целостность, — это могло бы быть весьма любопытно, если бы режиссер Зеллер хоть на несколько минут перестал ограничиваться задачами комфортабельного бенефиса. Но, похоже, его дебют не предполагал ничего более значительного пары склеек «неидентичных» интерьеров и обескураживающей банальности финала, перед которой бессильны любые спойлеры. К тому же он набрал отряд британских асов на второстепенные роли, и те с привычным блеском принялись осваивать крошечное пространство, которое оставила их персонажам единая на всех фальшивая маска терпеливой измученной полуулыбки, с которой принято обращаться к старикам. Сделанное вышло микроскопическим, впрочем, безупречным. Все остальное был Энтони Хопкинс.