Сумасшествие Оливия де Хэвилленд играет не как конвульсии, гримасы и истерику; она играет самый его механизм, четкий и методичный. Вот здоровая, молодая, красивая женщина сидит на скамейке в саду. С интересом смотрит по сторонам. А вот чей-то голос задает ей неожиданный вопрос, заставляющий взглянуть на происходящее под чуть иным углом. Женщина морщит лоб, задумывается, чуть искоса еще раз, настороженно, смотрит по сторонам. Голос говорит еще одну фразу, углубляя зародившееся сомнение; пожалуй, это уже даже не сомнение, а подозрение. Женщина вовлекается в диалог, рассудительно взвешивая разные аргументы… Вот только на общем плане видно: никого рядом с ней на скамейке нет, этот голос — ее собственный. Тот, который заставляет ее своими резонными рассуждениями морщить лоб и подозрительно оглядывать окружающих, что-то увлеченно говоря самой себе. С такой экспозицией конвульсии, истерики, амнезия и потеря идентичности — всего лишь дело времени. Трещащая по швам, до полного распада, личность послевоенных героинь де Хэвилленд ничуть не противоречит их неизменной благовоспитанности, их безумие — прямое следствие их разумности; эти сестры — близнецы, они неотличимы. Жутко представить, пересмотрев «Змеиную яму», как могла бы сыграть Оливия де Хэвилленд все ту же Алису в Стране Чудес, если бы в 1933-м знала и умела столько же, сколько в 1948-м. И особенно — как бы она сыграла еще и Мэри Энн.