— Для меня она начиналась в сентябре 2015 года — 1 сентября, если быть точным. Тогда процесс реновации еще не был завершен — и сейчас я думаю о том, что, если бы предложение прийти в «Манеж» поступило несколькими месяцами позже, я бы, скорее всего, его не принял. Ведь изначально структура пространства должна была быть совершенно другой — и то, что мы получили поддержку от городских властей, а потом к работе подключилась архитектурная мастерская «Циркуль», стало огромной удачей. Это был очень сложный процесс: часть работ уже была завершена, что-то пришлось переделывать, но главное — нужно было по ходу реновации менять саму ее концепцию. Сейчас, спустя четыре года, я вижу, что принятые тогда решения оказались верными: у нас появилась возможность давать максимальную свободу для кураторского и художественного высказывания в тех архитектурных объемах, которые создавал сначала Кваренги, а потом, в 1930-е, Лансере. Четыре с лишним тысячи квадратных метров — это формат, с одной стороны, вынуждающий нас говорить о чем-то большом, значительном; одновременно наши функциональные возможности позволяют легко трансформировать пространство, очень удачно решенное мастерской «Циркуль».

Повторюсь: каждый из проектов, реализованных в «Манеже», — это некое персональное высказывание, и нацеленность на то, что мы всегда предоставляем куратору полную свободу, существовала с самого начала.Идеализм, которому мы тогда следовали, привел нас к пониманию, что мы можем занять вполне определенное место в культурном пространстве Петербурга — просто потому, что наш город во многом ассоциируется с классическими, консервативными институциями. Мы привыкли к тому, что визуальное искусство всегда существует в том или ином контексте — любая выставка, сделанная в музее, не может избежать влияния бренда музейной коллекции. А, значит, куратору приходится подстраиваться к этой ситуации, как-то ей соответствовать — тому есть огромное количество примеров. Очень часто кураторы сознательно выстраивают диалог с музеем, и в этом почти всегда есть определенная вынужденность. В этих моих словах нет никакой негативной оценки — я лишь описываю определенный род музейных проектов. «Манеж», напротив, изначально отказался от того, чтобы формулировать собственную художественную идентичность — в каком-то смысле мы каждый раз предлагаем куратору чистый лист. В Петербурге нет другого пространства такого масштаба, которое одновременно было бы свободно от музейной концепции.

Несмотря на то, что я часто повторяю, что каждая выставка — это история, которую рассказывает куратор, сам «Манеж» в последние несколько лет рассказывает одну большую историю, состоящую из многих частей. Для нас принципиально важно, чтобы они были разными, непохожими друг на друга. Чтобы зритель, приходя на новую выставку, обнаруживал совершенно новое для себя пространство — и получал бы новое впечатление. Это важный для нас прием — но мы под него не подстраиваемся. Просто в какой-то момент стало понятно, что кураторы, делая свои проекты, изучают выставочную историю «Манежа» — и ищут новые выразительные приемы, старясь избежать повторов.

— Любой большой музей, пропускающий через свои двери сотни тысяч, миллионы посетителей, тратит очень много времени и очень много энергии просто на то, чтобы принять такое количество гостей. Сейчас, конечно, в меньшей степени, но раньше, в ситуации интенсивного туристического потока, большие музеи были заняты в основном транзитной аудиторией. Мы понимали, что петербургская публика с определенной прохладой относится к посещению классических музеев, так как там она оказывается в этом потоке. Еще до начала работы в «Манеже» я замечал, что среди моих друзей много тех, кто специально откладывал посещение Русского музея, Эрмитажа или громких театральных премьер на осенний или зимний сезон — просто для того, чтобы почувствовать себя в театре или в музее более комфортно. Не то чтобы мы как-то специально об этом думали, но «Манеж» с самого начала ориентировался на долгий разговор с локальной аудиторией. Сегодня это вообще, на мой взгляд, важнейшая задача художественной институции — выстраивание персональных взаимоотношений, личной коммуникации со зрителем, сосредоточенность на нем.

Мне сложно судить работу «Манежа» — все равно я не смогу избежать субъективности, но главную оценку нам так или иначе дает аудитория. Мы действительно чувствуем то, что зрители раз за разом возвращаются в «Манеж» — и это при том что проекты, которые мы делаем, могут быть очень разными. Зрители выставок «Дейнека/Самохвалов» и «Немосква не за горами», скорее всего, никак не пересекаются друг с другом — но институционально мы их объединяем. Если у аудитории возникает желание прийти в «Манеж» просто потому, что там открылась очередная выставка, оказаться, возможно, в не слишком для себя понятном, не слишком комфортном, не слишком близком художественном пространстве, но при этом понять, что оно тоже является важной частью искусства, — значит, наша задача выполнена. Выстраивание такого долгого диалога — не миссия, но идея «Манежа».

И сейчас, когда активно формируется наша выставочная программа на ближайшую пару лет, я обращаю особое внимание на то, что у нас получается избегать повторений, рассказывая все новые и новые истории. А главное, «Манежу» удается показать зрителю, что искусство — это пространство с бесконечным количеством измерений, которые даже нельзя сосчитать, это пространство, в котором каждый может найти близкие ему измерения, выстроить с ними диалог и понять, простите за высокий слог, что человеческая жизнь не ограничивается физическими рамками и очень тесно связана с тем, что происходило 100, 200, 500 лет назад и что будет происходит 100 лет спустя.

— В силу моего возврата и достаточно разнообразного опыта работы в разных структурах — в том числе и вертикально интегрированных, построенных на очень суровых внутренних стандартах — для меня было очевидно, что работа «Манежа» должна выстраиваться на стыке жесткой вертикали и горизонтальных связей. Вертикаль — это все, что связано с техническим и инженерным обеспечением, безопасностью, эксплуатацией здания, финансами и экономикой — то есть со сферами, где очень много регламентов, очень много процедур и нет места для фантазии, для творчества. Горизонталь — это все то, что имеет отношение к работе над проектами. Структура, существующая в «Манеже», действительно позволяет каждому сотруднику чувствовать себя частью общего дела — и, что особенно важно, быть эмоционально вовлеченным. В «Манеже» сложилась команда, состоящая из очень талантливых, энергичных и амбициозных людей. Каждый из них, конечно, движим своими внутренними мотивами, но у всех присутствует достаточная степень свободы — в той мере, в какой она допустима, когда мы имеем дело с реализацией авторского кураторского проекта. На этапе разработке концепции, проектирования, адаптации мы можем собирать огромное количество мнений — это вполне живое обсуждение, но автором всегда является куратор, и именно он в конечном счете принимает решения. При этом, наблюдая за жизнью каждого из наших проектов от старта работы до открытия, я понимаю, насколько важен вклад каждого из сотрудников «Манежа» — и очень часто вижу, как какое-нибудь замечание, скажем, администратора, инженера или координатора проекта влияет на его трансформацию. Так что каждая наша выставка — я говорю сейчас об этом не без гордости — это всегда результат работы большой команды.

— Вполне. С самого начала работы в «Манеже» я решил, что буду высказывать свои впечатления о том, что происходит вокруг (и уж тем более о том, что происходит внутри «Манежа») исключительно в частных разговорах, как частное мнение. Возвращаюсь к началу нашего разговора: за каждым проектом «Манежа» стоит авторская идея — и я бы предпочел избежать ситуации, при которой мои вкусы могли бы повлиять на нее даже косвенно. Так уж получилось, что я вынужден достаточно часто выслушивать вопросы из разряда «как вам понравилась выставка Х в музее Y» — и пока мне, кажется, удается оставлять свои суждения на территории приватных разговоров. Здесь на самом деле нет и тени кокетства: я искренне считаю, что все проекты, которые реализуются в Петербурге на территории визуального искусства, исключительно важны и нужны для развития культурного пространства города. Причем неудачные проекты, возможно, даже важнее удачных: я убежден, что с точки зрения истории искусств и некой условной культурной эволюции какая-нибудь выставка в маленькой галерее, на которую придет пятнадцать человек, может оказаться более значимой, чем очередной проект-блокбастер большой институции. В этом и заключается одна из самых прекрасных сущностей искусства — его невозможно поместить в технократические рамки, для него невозможно придумать критерии и ставить ему однозначные оценки.

— Еще одна непростая тема. Когда меня спрашивают о том, какая из выставок «Манежа» является самой успешной, я всегда, конечно, отвечаю, что здесь нет и не может быть однозначного ответа. Проще всего сказать, какая выставка является самой популярной — именно с точки зрения нашей аудитории. Хотя и здесь тоже присутствует определенная сослагательность: разные проекты длятся разное время и очень часто, когда мы закрываем выставку, у нас до последнего дня стоят очереди… «Манеж» — государственное учреждение, и нам, что вполне естественно, не избежать оценки своей работы по таким сугубо технократическим критериям. Если считать, что для музеев и выставочных залов таким показателем является именно посещаемость, то в этом смысле абсолютным лидером остается, конечно, «Дейнека/Самохвалов». Но… Сейчас я позволю себе нарушить собственное правило. Если бы меня спросили, какой из проектов «Манежа», на мой взгляд, был самым красивым, я бы назвал выставку «Христос в темнице». Когда в профессиональном, художественном сообществе заходит речь о «Манеже», значимые для меня люди, к мнению которых я прислушиваюсь, очень часто вспоминают именно о ней. Она была очень камерной, очень глубокой, затрагивающей самые сокровенные для каждого человека темы — но и очень красивой. Она не может похвастаться сотнями тысячами посетителей — но для культурного пространства Петербурга, для тех людей, которые приходили и возвращались на эту выставку, продолжая размышлять над ней, «Христос в темнице» был исключительно важен. В минувшем октябре фестиваль «Дягилев P.S.» провел большой паблик-ток, во время которого мне задали примерно такой же вопрос: какая выставка может считаться успешной? Я тогда ответил, что та выставка, о которой будут вспоминать спустя сто лет. Но я бы не стал акцентироваться на этой теме — «Манеж» совершенно точно не принимает решения о том, делаем ли мы тот или иной проект, исходя из критерия возможной популярности выставки, рассчитывая на то, что ее может посетить большое количество людей. Это совершенно нормальный подход, и если институция работает с такой концепцией — это отлично. Но мы — другие.

— Это, конечно, лишь красивая метафора, но я действительно так устроен. Я на самом деле склонен скорее к проектному типу мышления — мне было очень тяжело существовать в циклических процессах, результат которых неочевиден или является в известной степени выдуманным для оправдания того, что ты делаешь… Какую бы жизнь я еще хотел прожить? Сложно сказать. Жизнь — штука многогранная. Она время от времени предлагает нам определенные возможности, а дальше либо рассчитывает на нашу смелость, либо, наоборот, загоняет нас какими-то обстоятельствами в новые рамки. Важно, чтобы было ощущение, что ты сам придумываешь и создаешь собственную жизнь. В этом смысле в «Манеже» я очень ценю возможность наблюдать за жизнью каждого нашего проекта от рождения идеи до момента исчезновения выставки. От нее может остаться каталог, остаются воспоминания, но в физическом мире ее нет. Но она существовала — и остается либо в прямой, либо в интуитивной памяти тех людей, которые ее увидели, и не только увидели, а потом еще и рассказали эту историю другим. Это то, что мотивирует двигаться вперед. Меня часто спрашивают о том, не жалко ли нам закрывать ту или иную выставку — такую красивую, такую успешную. Но, закрывая ее, ты делаешь это прежде всего для того, чтобы на ее месте появилось что-то новое — и эта идея сменяемости для «Манежа» очень важна. Я очень люблю ощущение, когда после демонтажа выставки я выхожу в зал — и вижу его пустым. Этот момент — скорее о надеждах будущего, чем о воспоминаниях. Сама идея будущего для меня гораздо привлекательнее, чем идея прошлого.