В Риме, недалеко от Форума, есть церковь Сан-Клементе. Этот архитектурный палимпсест — модель Вечного Города. Фасад здания — неоклассицизм XVII в. Алтарь — византийская мозаика. Второй подземный этаж — раннехристианские катакомбы. В нише над ведущей в них лестницей, захоронены останки кардинала, ушедшего двадцать лет назад. А на первом подземном этаже — могила Святого Мефодия, одного из создателей славянской письменности и нашего многострадального алфавита.

Судьба кириллицы, как и судьба Мефодия, неразрывно и неслиянно, как сказал бы поэт, связана с западноевропейской культурой. Они не могут не быть причастны к ней — и в то же время всегда дистанцированы от нее. Мефодий был на плохом счету у Ватикана, хотя мощи его в итоге оказались в Риме. Кириллица же озадачивала не одного иностранца, делавшего пересадку в Шереметьево или Внуково. В некоторой мере именно создатели славянской письменности братья Кирилл и Мефодий предопределили отчуждение России от так называемого «Запада», которое едва ли когда-нибудь будет изжито. Итальянец поймет испанца, француз догадается, что написано по-английски — если, конечно, очень захочет. Голландцу, нравится ему это или нет, внятен немецкий. Румын по-свойски перемигнется с португальцем. Но дайте им прочесть предложение по-русски — и коммуникативная смерть неминуема. Наши братья по несчастью греки, у которых Кирилл и Мефодий позаимствовали много букв, стали притчей во языцех. По-английски о любой письменности, непохожей на латиницу, так и говорят: «It’s all Greek to me».

33 буквы нашего великого и могучего алфавита — и препятствие, и приманка для тех, кто далек от русской культуры. Равнодушие тут возможно в той же мере, что пожизненная привязанность. Сколько мы знаем иностранцев, подсевших на Россию, выучивших русский так, что разве что подшофе их можно принять за нашего соотечественника, выросшего в Эстонии, и понимающих нас иной раз лучше, чем мы сами? Все-таки в проекте, триумфально празднующем силу и славу русской буквы, недостает размышления о нашей другости — в том числе о ее преимуществах.

Contemporary art и наша гипертрофированная способность мимикрировать здесь уж слишком навязчивы, притом что знамя магии русского слова поднято высоко. Нам, спора нет, внятно все: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений… Но хотелось бы, чтобы национальная гордость великороссов, помноженная на непринужденность, с которой произведение искусства воспроизводимо в нашу вегетарианскую эпоху, сеяла не несуразицу, которую акцентируют занимательность и забавность этого проекта. Он сопровождается разнообразными пояснениями, просвещающими широкую публику, чьи представления о письменности ограничиваются программой начальной школы. Без сомнения, рассказать нескучно и доступно об истории букв и об эволюции русской азбуки полезно. Вот только от такого рассказа остается то же чувство невыносимой легкости бытия, как после того, как вы рассеянно пролистали глянцевый журнал. И потом, откуда эта уверенность в том, что кириллица хороша на все случаи жизни? Что-то лингвисты об этом пока мало писали. Даже Иосиф Виссарионович Сталин в свой программной работе о языке деликатно обошел этот вопрос.

Теперь по всему городу стоят скульптуры букв. Придешь на Заячий остров — «Х» и «Ы» контролируют зону Стрелки Васильевского. Пойдешь по Конногвардейскому бульвару — в глубине аллеи, перед Новой Голландией читается «З». В Никольских рядах — мягкий знак. На Севкабеле — мангал в форме «Я» и два «Юса» заодно. Это еще что: почтили память и невинно убиенной «Ижицы»! При этом современный алфавит охвачен не весь: букв не хватает, как зубов у первоклашки. Зато, конечно, хороша «Я» Петра Белого, предавшего шашлычно-пикниковому сожжению эстетический субъект. Симпатичный и почти непристойный мягкий знак Марины Колдобской уже засижен детворой, оккупировавшей Никольские ряды. Праздник в разгаре, хотя и не тот, о котором говорится в стейтменте проекта. Ну так у нас и путь свой, третий или еще какой, не прямой и не близкий. В этом отношении «33 знака» — образцовая русская затея. Учитывая, что она полностью соответствует современным стандартам — работать на имидж города, джентрифицировать урбанистическую среду, менеджировать, пиарить и педагогически выковывать из молодежи современных художников и дизайнеров, — иначе как абсолютно удачной ее не назовешь.

Но это еще не все: на площади за Манежем возвели «Лабиринт кириллицы» — странный объект, гуляя по которому, можно прочесть рассказы об истории русской азбуки и даже немного заблудиться. По замыслу он построен как необычный таймлайн, где есть три главных трека: «Глаголица», «Петровский» и «Скоропись». Желающим увидеть эту конструкцию сверху предлагается подняться на башенку, откуда открывается неповторимый вид. Публика лабиринт не сильно жалует, зато он приглянулся коренным петербуржцам, частенько заглядывающим сюда на баночку Red Devil. Кириллица магнетически притягивает подлинно русские души — и в этом отношении проект тоже состоялся. Собственно, сам факт, что он наводит на критические размышления, неоспоримо свидетельствует о том, что в Петербурге появляется профессиональный городской дизайн.