В New York Times есть отдел некрологов. Он невелик, зато работают в нем неутомимые профессионалы. Страница некрологов в этой газете — не модули с формулами соболезнования, но дельные биографии людей, память о которых выходит за рамки семейного круга; не википедическое скольжение по поверхности жизни, но нечто среднее между послужным списком и надгробным словом пастора. Из этих некрологов иногда узнаешь совершенно неожиданные вещи, причем как приятно неожиданные, так и те, которые лучше бы не знать вовсе. Удостаиваются внимания авторов, работающих в этом довольно специальном отделе, опять-таки и доблестные герои, и отвратительные типы. Об одном всемирно известном антисемите, сильно выделявшимся даже среди рьяных своих единомышленников, в New York Times так и написали: с юности кичился нелюбовью к евреям, построил карьеру политика и публициста, сотрудничая с нацистскими и националистическими организациями; венцом его деятельности стала скандальная книга, в которой доказывалось, что холокост был сфабрикован еврейскими масс-медиа… И смех, и грех: некрологи в New York Times пишут впрок, предугадывая, кто в недалеком будущем смог бы стать их героем. Именно поэтому некрологи здесь не дежурные фразы, выпаленные впопыхах. И, конечно, последнее слово здесь бывает не только обличительным или печальным, но даже забавным и веселым.

Никто не мог предположить, что одна из лучших выставочных площадок Петербурга — Библиотека книжной графики — неожиданно прекратит свою деятельность. За 2010-е, когда здесь работала Наташа Ергенс, в Библиотеке прошло много отменных выставок — и, казалось, что впереди гораздо больше радостей, чем уже было, а было их совсем немало. Едва ли тут сказалась пауза, пришедшаяся на нынешнюю весну, хотя завершение этой истории забрезжило вскоре после снятия режима самоизоляции. Именно тогда началась «Пустая выставка» Александра Дашевского, а с ней и прощание с Библиотекой, которая запомнится нам яркими проектами Наташи Ергенс. К счастью, куратор получила интересное предложение от международной независимой арт-институции — и решила его принять. К сожалению, госучреждения, проверяющие на прочность нервы своих сотрудников аудитами и безудержным бумагооборотом, становятся все менее совместимы с профессиональной деятельностью кураторов.

С июля в Библиотеке стильно и неспешно проходили красивые долгие проводы. На протяжении нескольких месяцев Александр Дашевский пытался экспонировать тот опыт, который мы пережили на протяжении весенней паузы и ранним летом. Он начал с того, как посреди минувшей весны жизнь вдруг замерла until further notice. Зима, как обычно в наших широтах, ни шатко ни валко тянулась якобы по-весеннему месяц за месяцем, испытывая наше терпение. Как заведено, в марте мы уже не понимали, март ли это, предпоследние зимние морозцы или ноябрь, который закончится только к майским праздникам. Все шло, как шло, одно хорошо, что день стал длиннее и света больше…

И тут нас закрыли на странный, тревожный ключ — причем и искусство тоже. Сначала закрыли музеи и галереи, а там и Библиотеку книжной графики поставили на сигнализацию. Предварительно в Библиотеке демонтировали прежнюю выставку, оставив пустые витрины, выключенные проекторы, болтающуюся на «шинах» леску, на которой висели рисунки, — все замерло до лучших времен. Выставочный зал, у которого афиша обычно составлена на год вперед, пустовал с марта по июль. Было такое ощущение, как будто то ли всех одолел какой-то тарковский сталкер, то ли наступили новые, своеобычные, застойные времена, а с ними и время, растяжимое до бесконечности, как импортная жвачка.

В начале июля в Петербурге открыли музеи и арт-центры: 6-го — Манеж, 15-го — Эрмитаж. Очередь дошла и до Библиотеки книжной графики, где из года в год 4 июля — к дню рождения Федора Михайловича Достоевского — делают проект, посвященный нашему градообразующему писателю. Достоевский так сросся с Петербургом, что ситуация в городе нормализовалась как раз к началу ежегодного фестиваля в его честь. Только на этот раз до празднования и гуляний не дошло. В Библиотеке сделали проект столь же странный и незабываемый — точь-в-точь как события, пришедшиеся на эту весну.

Александр Дашевский придумал выставку о замершем мгновении — важном для автора «Преступления и наказания» мотиве. Это была экспозиция об искусстве, выходящем из оцепенения, которая создавалась по мере того, как все приходили в себя и возвращались к обычной жизни. Оба выставочных зала Библиотеки в течение нескольких месяцев оставались такими, какими они были на момент завершения демонтажа последнего, мартовского проекта. Дашевский стал свидетельствовать об этом промежуточном пространстве и об этом невнятном безвременье, портретируя пустую витрину, как будто это мемориал в честь героя 1812 года, рисуя детали обстановки то ли в духе музейных обманок Art & Language, то ли на манер репортера, ведущего репортаж с Тегеранской конференции. В итоге на «Пустой выставке» было показано и задокументировано только то, что было в пустовавших несколько месяцев залах библиотеки. Этот замерший мир отсутствия за несколько месяцев был удвоен и утроен в графике и объектах Александра Дашевского, которые рассказали о том, что было, пока ничего не было.

Теперь все относительно наладилось — жизнь, по крайней мере, продолжается. Правда, увы, не в Библиотеке.