Выставка, которая будет работать до 23 мая, могла бы стать еще масштабнее, учитывая колоссальное наследие — 1200 работ, — оставленное нам трудоголиком Фальком. Скрупулезная забота о каждом холсте, проявленная деятельной вдовой художника Ангелиной Васильевной Щекин-Кротовой, ее старания по распределению после смерти Фалька его произведений по музеям, ничему не дали пропасть. У куратора Татьяны Левиной был трудный выбор, но из вещей, предоставленных для выставки 19 музеями, включая зарубежные, и 24 частными коллекциями, сочинился в итоге яркий сюжет, изобилующий многими поворотами — от совсем раннего импрессионизма к «бубновым валетам», в кубизм, сезаннизм, потом от «валетов» к старым мастерам, к попыткам экспрессионизма, замеченным еще в начале 1920-х в «Свадьбе мертвецов». Из этого эскиза к спектаклю ГОСЕТа «Ночь на старом рынке» «выросло» через несколько лет «Воспоминание», где он собрал на одном полотне двух своих жен, дочь, ее бабушку — Марию Лилину, вдову Станиславского… Редкая сочиненная картина для Фалька, всегда писавшего с натуры.

Это честный рассказ об интересах, вкусах, привязанностях Роберта Рафаиловича Фалька (1886–1958), которому в истории отечественного искусства XX века отведена отдельная, почти героическая роль. Потому что Фальк — именно что герой мифа. Он начал складываться еще при его жизни стараниями Ильи Эренбурга, который вывел художника под именем Сабурова в «Оттепели» («Он любит живопись, пишет, как ему хочется. У него не только талант, у него спокойная совесть…»). Талантливый более в мифотворчестве, чем в писательстве, Эренбург разочаровал Фалька — персонаж повести оказался примитивнее и пафоснее модели. Но настоящая аскетичная жизнь Роберта Рафаиловича, давно выкинутого к тому времени из официальной художественной жизни и лишенного возможностей заработка, выбранный им способ одинокого существования, спокойная независимость от общественного мнения и автономные занятия чистым искусством превратили его в фигуру, как теперь сказали бы, культовую.

«Фальк обладает колористической гармонией, хрупкой композицией, очарованием поэта и серьезностью мыслителя», — восторженно сообщала о нем в 1929-м Gazette de Paris. Лишь за год до этого Фальк, прославленный в Советской России живописец и театральный сценограф, прибыл, командированный Наркомпросом, в Париж.

Это была середина жизни Роберта Фалька — сына присяжного поверенного, выходца из весьма обеспеченной, совершенно ассимилированной к моменту его рождения еврейской семьи. Он ходил в знаменитую Петер-Пауль-шуле — и дома говорил по-немецки и по-русски. Имея музыкальные таланты и выбирая, посвятить ли себя музыке или искусству, он постигал основы живописи в частных классах Юона и Дудина, посещал студию Машкова. В Училище живописи, ваяния и зодчества попал под неминуемое влияние Серова и Коровина — и с Константином Коровиным успел встретиться в 1928-м в Париже, где вместо положенного года задержался на десять лет.

Почему Фальк вернулся в Союз в 1937-м — в общем, понятно, и дело не только в надвигавшейся войне, перспектива которой в Париже была очевиднее. Ужасы тогдашней московской жизни он не мог ощутить из Парижа, куда отправлялся в надежде на успех, подобный московскому. Но особого успеха не было — частные заказы лишь позволяли выжить. Его не слишком ценили, с одной стороны, потому что по сути он занимался французским искусством, которым там занимались все, и не имел того отличительного, постоянно воспроизводимого приема, который сделал бы его живопись узнаваемой. Это делало ему честь.

Но в памяти были живы прошлые победы на родине, восторженные отзывы на картины начала 1920-х, составившие на выставке отдельный зал — тут и «Женщина в белой повязке» (портрет Раисы Идельсон, ученицы и третьей жены художника, 1922–1923), из которого, кажется, вырос «белый» Вейсберг, и «Автопортрет в желтом» (1924), и написанный тогда же «Нищий», купленный для советского посольства в Париже, но позже отвергнутый по причине сходства модели с Лениным. Персональная выставка Фалька в Третьяковской галерее, прошедшая в 1924-м (нынешняя состоялась здесь, таким образом, почти через 100 лет), имела бешеный успех, и наверняка Фальку казалось, что его не успели забыть.

Лучше бы забыли. Ученик Малевича Константин Рождественский, приезжавший в 1937-м в Париж оформлять советский павильон на Всемирной выставке, намекал Фальку, что возвращаться в Россию не стоит.

Куда более существенным, чем вопрос, зачем он вернулся, кажется другой — как он уцелел. Возможно, спасло участие Андрея Юмашева — пилота, сталинского сокола, одного из первых Героев Советского Союза: они встретились и подружились на приеме в советском посольстве. Может быть, помогли связи второй жены Киры Алексеевой, дочери Станиславского — и то, что сразу после возвращения он отбыл в Среднюю Азию и в Крым.

Фальк вернулся в новую реальность, в которой был лишним. Но проторчав десять лет во Франции, он счастливо проскочил и момент смены наших «измов». Разгром авангарда, первые натиски соцреализма — все прошло мимо него и не успело его не только уничтожить, но даже, видимо, испугать: существует много свидетельств о том, что Фальк помогал тем, чьи родные попадали под каток репрессий, тогда как остальные боялись к ним даже приблизиться. Чуждый политике, он возделывал свой живописный сад, делая десятки сеансов — в точности по повести Гоголя «Портрет», которую советовал читать молодым художникам, преподавая им пример нонконформизма в искусстве: «Работа заняла его всего, весь погрузился он в кисть».

А миф продолжал формироваться. Роберту Фальку посвящали стихи — вслед за Борисом Слуцким: «Старый лыжный костюм он таскал фатовато и свойски, / словно старый мундир небывалого старого войска». Превращали его в романтического персонажа, как это сделал Вениамин Каверин в «Освященных окнах»: «Он был тощий, костлявый, в болтавшейся, запачканной красками блузе, с легкими движениями, в очках, рассеянный, быстрый. <…> Он много говорил, перебивая себя, но не путаясь, вдохновенно соглашался». Сюжет, приведенный Кавериным — стареющий художник Корн, влюбленный в новую ученицу, который приводит на ее выставку Матисса — действительно имел место в жизни Фалька: есть версия, что именно из-за этого романа мужа из Парижа уехала Раиса Идельсон.

Факты насыщенной биографии Роберта Фалька упомянуты в «Сонечке» Людмилы Улицкой, у Дины Рубиной в «Белой голубке Кордобы» подделывают его несуществующий пейзаж, отсылая еще и к истории про Илью Кабакова. На Кабакова в юные годы сильнейшее впечатление произвели показы Фалька в его мастерской в Курсовом переулке — из них в конечном итоге выросли и его показы на Сретенском бульваре. Кабаков вспоминает, как много лет ваял «шедевр» — так он иронично называл свой неоконченный дайджест из Фалька, — и написал в 1959-м «Автопортрет» в лыжной шапке, дань фальковскому сезаннизму.

Это было еще до знаменитой выставки «30 лет МОСХ», разруганной Хрущевым и ставшей еще одной составляющей фальковской легенды. Тогда в Манеж протащили не только неофициальных художников — там устроили и интервенцию формалистов, возвращенных в оттепельные времена из небытия. Повесили, в частности, «Обнаженную в кресле» (1922-1923) и «Картошку» (1955) умершего к тому времени Фалька. «Обнаженной…» открывается нынешняя ретроспектива — и работы расстрелянного в 1938-м Александра Древина, чей замечательный фальковский портрет 1923 года здесь тоже есть.