Если бы Дики Гринлиф поехал в Тайланд, ничего бы не было. Или в Гоа. Да хоть в Голландию, раз уж ему так приспичило рисовать. Ходил бы по музеям, рассматривал Хальса, ел бы селедку. И избежал бы страшной участи. Но тогда, в 1950-е, модно было ездить в Италию. Сладкая жизнь на ярком солнце, приключения в ночи, молодые итальянцы подражают американцам, молодые итальянки неподражаемы. Дики Гринлифа 1960-го года в исполнении Мориса Роне очень хотелось убить («На ярком солнце» Рене Клемана), Дики Гринлифа 1999 года в исполнении Джуда Лоу невозможно было затмить — даже убитого («Талантливый мистер Рипли» Энтони Мингеллы), но лишь теперешний Дики Гринлиф Джонни Флинна оказался сам виноват в своей гибели — он поехал в Италию.

Как это следует по сюжету романа Патрисии Хайсмит, вернуть беглеца домой был нанят некий Том Рипли. Никто. Нищеброд, мелкий мошенник — мухлевал с врачебными почтовыми счетами (цена вопроса долларов тридцать). Рене Клеман спас своего Рипли от этого унижения — молодому Алену Делону не к лицу была разве что подобная мелочность, все остальное ему, разумеется, шло. Герой Мэтта Дэймона тоже лишен был львиной доли предыстории — Мингелла вообще решил, что весь сюжет был не про деньги и статус, а про любовь и одиночество (трогательно, слов нет). Но Эндрю Скотт в сериале Заилляна без стеснения опускается на нью-йоркское дно считать копейки — он никто, его никто не знает, он почти не существует. Из небытия Том будет извлечен по воле черно-белого изображения (сериал Заилляна снят именно так): неприкаянный бледный, черноглазый субъект. Ч/б, да еще в Нью-Йорке, поначалу неизбежно прикидывается нуаром. Оттуда же, из нуара 1950-х взялся и частный детектив, оснащенный, разумеется, скептицизмом, шляпой-федорой и здравым смыслом. То, что играет его чернокожий актер, кажется продолжением игры черного и белого.

Оказавшись в Италии, Том Рипли выглядит еще более потерянным, чем был в Нью-Йорке: он едва выучил несколько итальянских слов, ему слишком жарко, он все никак не может попасть по адресу, он ужасно неловок, он не способен спокойно закрыть за собой дверь, он все время извиняется, а «путь наверх» (буквально) к обиталищу Дики Гринлифа для него почти непосилен — туда ведет старинная каменная лестница, вырубленная в скальной породе. Но там, в ее крутых каменных извивах, хотя бы есть тень. Из нее герой Эндрю Скотта и черпает силы.

Это не первая (и уж точно не последняя) лестница в фильме. Взгляд камеры иногда натыкался на нью-йоркские лестницы, но в американских эпизодах в этом еще не было системности, казалось, Заиллян просто любуется геометрией конструкций и перекрестиями железных балок на фоне городского неба. Но Италия, как всегда, все расставляет по своим местам. Более того, ее знаки уже встречались в нью-йоркской части: в коротких кадрах ангелы с фонтана в Центральном парке были зарифмованы со своими собратьями с моста перед римским замком Ангела. Судьба пришла за Томом Рипли, ангелы с самого начала следили за ним.

Эти «наблюдатели», безмолвные и безучастные, переполняют сериал: сюжет то и дело на мгновение словно вздрагивает, когда герой мог бы обнаружить слежку, но был слишком занят: следить могут статуи, картины, замысловатые звери и чудища с ручек кресел или настенных узоров. Кот (совершенно роскошный) может не только следить, но и выдать: на его коварных лапках остались следы крови, которую Рипли, казалось бы, надежно смыл — и это единственный раз за сериал, когда в кадре появляется цвет. Багровые следы маленьких кошачьих лап. Портрет Софи Лорен на обложке журнала даже не следит, а буквально вопиет об ужасном убийстве. Но, разумеется, никто и ничто не может быть таким безупречным сыщиком, как сама камера: Заиллян то и дело устраивает «взгляд из-за угла», вскользь, не выходя из укрытия — отчего значительная доля итальянских кадров, поделенных на две неравные доли стеной или иным непроницаемым объектом, выглядит не как туристическая открытка, а как тайная съемка обманчиво мирного пейзажа. Остальное — либо ночью, либо в тени арок, гротов, рукотворных каменных пещер. Там, в этой тени притаилось что-то, о чем достоверно знает только кот. И это «что-то» — не Том Рипли.

Взобравшись-таки вверх по лестнице, Рипли знакомится с Дики Гринлифом и его подружкой Мардж (Дакота Фэннинг), и довольно быстро понимает, что перед ним не просто дети богачей, легкая добыча, но — баснословные бездари, хорошенькие, блондинистые и никчемные. Дики (Джонни Флинн) с его нестерпимой мазней, которую требовалось бы серьезно улучшить, прежде чем она стала хотя бы смехотворной. Мардж с ее «книгой», боже ты мой, о собственных впечатлениях об Италии: Заиллян ничуть не тянет время, подробно показывая, как Том делает редактуру ее текста (вычеркивая половину и ставя знаки вопроса на полях из вежливости), а Мардж с готовностью кивает на все правки, ведь она должна быть позитивно настроена к конструктивной критике. Единственная небанальная фраза в этом тексте принадлежит Тому. В самом деле, герой Эндрю Скотта — совсем не красавец Ален Делон и даже не умница Мэтт Деймон. Он другой и про другое.

Но и Дики Гринлиф может на что-то сгодиться («если только вы умеете их готовить», — вероятно, заметил бы Ганнибал Лектер, чья любовь к кьянти не может не вспомниться в этой Италии). Благодаря Дики Том узнает о Караваджо. «Этот вечный свет», — произносит за его спиной священник, когда Рипли заворожено рассматривает «Давида с головой Голиафа». «Да», — соглашается Том, подтверждая и завершая обряд инициации. Отныне все происходящее должно рассматриваться с точки зрения кьяроскуро и теннебризма. Патрисия Хайсмит ничего подобного не писала, но Заиллян ее отредактировал с полным на то правом. Разумеется, убийства в сериале не становятся менее чудовищными только потому, что герой оказался чувствителен к живописи, а его кумир сам был убийцей. И уж точно Заиллян не ставит знак равенства между Рипли и Караваджо — просто в конце концов в сериале возникнет момент, когда они смогут посмотреть друг другу в глаза. Они всего лишь сошлись во взглядах на светотень, сошлись — буквально — оттого что у них была общая почва. Итальянская. В их Италии точно был убийцею создатель Ватикана, это Италия не солнечных площадей, Испанской лестницы и фонтана Треви, это Италия темных уголков, тенистых каменных галерей, не столько Медичи, сколько Борджиа (да впрочем хоть и Медичи), та Италия, которую англичане XVI века считали землей отравителей, наемных убийц и коварных папистов. Квартирная хозяйка в Риме приветствовала американца, пояснив, что не любит англичан. Возможно, догадывалась о существовании английских маньеристов, населивших в своих пьесах Италию ужасами и чудовищами. Герой Эндрю Скотта (английского ирландца) словно сошел со страниц этих старых пьес. Блики света на черной, блестящей от дождя каменной мостовой, — это не нуар, это маньеризм.

Путь Тома Рипли в сериале повторяет след в след путь Караваджо: Рим — Палермо — Неаполь. И Венеция, где зыбкие отражения в воде каналов бесстыдно соблазняют Тома на убийство. Герой Эндрю Скотта, создавая из себя двойника Дики Гринлифа, вовсе не намерен довольствоваться этой новой личиной. Он не хочет быть как Дики, не хочет быть Дики (цели, преследуемые предыдущими Рипли в кино). Это всего лишь этап его хамелеонского преображения. Рипли хочет владеть тем, чем владеет Дики — ему, конечно, нужны деньги, но более всего его влечет перстень. Как венецианский дож, бросающий в море кольцо, надев перстень, Рипли обручается с Италией.

Поначалу у него не получается. Более того — убийства Дики и Фредди Майлза (Элиот Самнер) обставлены с максимальными подробностями, каждое действие требует усилий, подчас чрезмерных, почти бесконечных (машина с Рипли нарезает круги на площади Венеции, избавиться от трупа почти невозможно, лужи крови никак не отмыть). Лодка, на которой на роковую прогулку отправились Том с Дики, отказывается подчиняться убийце, напрямую атакуя его, словно обладая собственной волей. Тому никак не удается задержаться, закрепиться, получить свой кусок Италии — приходится съезжать из квартиры в Риме, едва заселившись, бежать из отеля, сбивать со следа полицию и настырную Мардж. Однако убийство Фредди — это не только вынужденная обстоятельствами трусливая расправа. Фредди играет Элиот Самнер — дочь Стинга, певица и квир-персона. Убийство этого странного утонченного существа, невероятно похожего на натурщиков Караваджо — это еще и принесение жертвы. Мертвое тело в машине на ночной Аппиевой дороге — задержись камера еще чуть-чуть, и в этой мизансцене проявится опасная аморальная красота. Но Заиллян этого не делает — просто в его изображении кроны деревьев вдоль Аппиевой дороги напомнят о вечности этого пейзажа задолго до того, как действие на несколько минут перенесется в начало XVII века. Точно так же, как мысль о змеях, то бишь об инфернальном зле, подстерегающем на этих бесконечных лестницах, появится намного раньше крупного плана змеи на картине «Мадонна и младенец со святой Анной». Брызги крови остаются на развороте альбома Караваджо — жертва принята.

Неловкий и чужой в этой стране Рипли постепенно не столько освоится, сколько присвоит себе желаемое: снять венецианское палаццо вне сезона оказывается недорого, и вот его уже зовут в высшее общество — он достиг вершины. Но сначала требуется создать шедевр. Эндрю Скотт, чье лицо преображалось потихоньку от серии к серии, впитывая тень и свет, теперь выставляет свет в своем палаццо и ловит нужный угол, в котором его лицо оказалось бы полускрыто во мраке от непрошенного гостя. Грим и парик довершают дело — Том Рипли возвращает себе имя и гарантию свободы. Исход дела решают тени и маска — что ж, в Венеции так принято издавна. Излишним было бы упоминать, что теперь Том по-итальянски говорит бегло.

Зенит его славы — встреча с двойником. На светском рауте встречаются два Рипли, два «арт-дилера» (местный эвфемизм для слова убийца) — собеседника Эндрю Скотта играет Джон Малкович, исполнивший ту же роль в «Игре Рипли». Стало быть, двойничество здесь двойное — под стать отражениям в венецианских каналах. В финале не будет ни наказания для Тома Рипли — как было у Клемана, ни даже косвенного ущерба (в виде убийства влюбленного в него юноши и вынужденного одиночества) — как было у Мингеллы, ничего подобного. Просто почти неподвижный план невозмутимого Эндрю Скотта, позирующего для портрета на фоне мятого холста. И имя, которое произносят по буквам, где Р — Рим, П — Палермо, Л — Ливорно. Сколько чужаков, посредственных или великих, пытались присвоить себе Италию. А вот этому удалось. Слово, которое тщательно прячет в тени Заиллян, начинается с буквы Т (Турин? Трани? Тоскана?) — талантливый. Талантливый мистер Рипли.