Каков Петербург сегодня? Остается ли он постромантической грезой, знакомой нам со школьной скамьи по зазубренным отрывкам из пушкинского «Медного всадника» или гоголевского «Невского проспекта»? Вдохновляет ли он современных художников и поэтов следовать Андрею Белому, мирискусникам или Иосифу Бродскому в их привязанности к этому странному месту? Очаровывает ли до сих пор даже заядлых болельщиков «Спартака», каким был академик Владимир Топоров — автор знаменитой концепции «петербургского текста» и коренной москвич? Или же этот город, не так давно обретший заново свое историческое имя, но едва ли избавившийся от своего ленинградского прошлого, теперь делят между собой герои девяностых Андрей Константинов, Авдотья Смирнова и Ксения Собчак?

Нет ни прежнего Летнего сада, ни застроенных офисными центрами и жилыми комплексами Песков, вдохновивших когда-то Бориса Гребенщикова на трогательную лирику. Башня Газпрома, как смеркается, подмигивает, Кудрово сулит светлое будущее, поэт-депутат Сергей Шнуров матерится на гололед, собирая лайки в YouTube… Бесконечное разнообразие булочных, кофеен и баров. Расслоение среди горожан, бросающееся в глаза, едва выезжаешь из центра в спальные районы. А тут еще этот масочный режим, QR-коды и мифические, но обязательные перчатки… Невнятна современная петербургская жизнь, особенно сегодня сказывается в ней та нелепость, с которой только и можно было построить в топком устье реки, да еще на кикерикексинских болотах, новую балтийскую столицу. Повседневность здесь говорит сама за себя.

Работы Саши (Александры) Кокачевой — пересказы снимков, сделанных в заурядных, житейских ситуациях, знакомых любому горожанину. Городская суета — и только. В большинстве своем это портреты пассажиров метро. Метро наше — что бункер: спускаешься, спускаешься, так жизнь и проходит. Время тянется, пока эcкалатор сползает в глубокое подземелье, а там — томительное ожидание между станциями… В наши ковидные времена приветливей питерская подземка едва ли стала, хотя, понятное дело, наш метрополитен был и остается куда более ухоженным, чем нью-йоркский или парижский. Кокачева пишет портреты усталых, растерянных, озабоченных, безрадостных горожан. Лица, снятые исподтишка на камеру мобильного телефона, на холсте застывают в неопределенности между рутиной каждодневных поездок на работу и обратно — и полусном-полудремой, в которых эти поездки проходят. В общим, привычные в наши дни картины по мотивам фотографий.

Фотография сегодня — своего рода слепок. Снимок — это быстрая копия, маска, гротеск. Фотография не останавливает время, запечатлевая ускользающее мгновение, как грезили Гете и Бодлер. Не документирует историю, как полагали мастера фоторепортажа. Не обнаруживает в видимом то, что не мог зафиксировать глаз снимавшего. Сегодня, в эпоху Инстаграма, фото — это бесконечное множество визуальных следов, ведущих ниоткуда и в никуда. Изобразительное искусство, взаимодействующее с современной фотографией, использует ее как заблагорассудится. Иногда как эскиз, с которого начинается картина, иногда как оригинал, подлежащий тщательному копированию, иногда как материал для реализации проекта, а в иных случаях как отправную точку для самых неожиданных фантазий. Все богатство современных фототехник и фотоформатов — от «полароида» до печати на полупрозрачном пластике, — с легкой руки Тильманса взято художниками на вооружение без малого уже как полтора десятилетия тому назад. Photo-based painting, может показаться, упорядочивает это чрезмерное многообразие — впрочем, не до такой степени, чтобы все стало предельно ясно.

Александра Кокачева рассказывает на своих холстах о странной подземной жизни, которой большинство горожан живет минимум два раза в день. По дороге на работу и обратно домой можно увлечь себя игрой на гаджете, сгинуть в телеграме, погрузиться в чтение, раствориться в соцсетях, — или зависать несколько станций в полумыслях, полуфантазиях, полугрезах, полубдениях. В нынешних обстоятельствах переключиться на этот транзитный режим привычным образом выходит далеко не у всех. На портретах Александры Кокачевой — встревоженные, напряженные, озадаченные люди. В Петербурге и так-то улыбаются разве что модели на биллбордах и в лайтбоксах, — чай ведь не в Нью-Йорке живем. А тут и вовсе воцарилось уныние. Впрочем, подобное уныние свойственно маскам и гротескам, двойникам и неузнанным героям повседневности. Обрюзгшие тела, скованные жесты, кислые лица, фигуры, выхваченные из пустоты не проявленного на снимке фона. Эта живопись, вторя иным современным картинам, графична — только на иной лад, чем холсты Леонида Цхэ, у которого Кокачева училась в Академии художеств. Некоторые приемы здесь вполне узнаваемы, но визуальный нарратив, который она выстраивает, гораздо более обстоятелен. Леонид Цхэ любит нарративные сбои и игру на границе рисунка и живописи, — в такой форме продолжается его диалог с учителем Андреем Пахомовым.

Александру Кокачеву пограничное пространство графики и живописи как таковое интересует в меньшей степени, — ее занимают городские типажи и персонажи. Другая важная для нее тема — странности, которыми богат и случайный снимок, и тем более его пересказ на языке живописи. В этом отношении художница работает с фото так же, как участники сеансов перформативного рисования «Севера-7», в которых ей доводилось участвовать, взаимодействуют с моделями. Живопись сюрреалистски фотошопит исходный снимок, обнаруживая в нем смысловые лакуны или абсурдные дигрессии. Развоплощение снимка на холсте чревато возвращением в реальность кислотно-красной человекоподобной фигуры, скроенной из текстиля. Перед нами то ли тело без органов, то ли обрубки конечностей при одутловатом туловище, — дорогой господин Хандикап, нередкий гость нынешних арт-проектов. Для пущей явственности с ними соседствуют бетонные головы — привет скульптору Мессершмидту из нашего кикерикексинского далека.