Разные люди — разные судьбы. Города же разнятся не в пример больше. Двадцать лет назад Петербург и Хельсинки были провинциальными столицами, начинавшими приобщаться к современному искусству. В Петербурге несмотря на то, что Эрмитаж — главный художественный музей России, ничего позднее экспрессионизма и кубизма толком не знали (в Эрмитаже не было, нет и не будет репрезентативного собрания авангарда и постмодернизма). В Хельсинки тогда привыкали к недавно открывшейся Киасме и восхищались шедеврами Аки Каурисмяки, воспевшего блеск и нищету финского genius loci. На настоящий момент в нашем пятимиллионном городе только и есть, что три с половиной галереи, Музей современного искусства Аслана Чехоева, а также Эрарта и Главштаб Эрмитажа, которых мы любим такими, какие они есть. Спасовавшая перед местной самовитой арт-сценой Манифеста доказала, что contemporary art — не наша чашка чая. Между тем, в Хельсинки за эти годы открылись музей финского современного искусства EMMA, Амос Рекс, Хельсинкский художественный музей (Helsinki Art Museum), был реконструирован Кунстхалле. Скоро будет и новый Музей архитектуры и дизайна. Довлатов в свое время шутил, что ближе, чем в Хельсинки, в наших краях бара не найдешь. Теперь здесь ближайшая столица современного искусства. Нам везет: три с половиной часа на «Аллегро», согласитесь, пустяк.

Выставка «Состояние ума: Хельсинки в 1939-1945 годах» сделана одной из новых институций — Хельсинкским художественным музеем — совместно с Музеем истории города. Она проходит на двух музейных площадках. Такой проект нам и не снился. Куратору Анне Куртелайнен удалось по нашим меркам невозможное: она получила доступ к закрытому архиву, в котором хранятся доносы 1939-1945 гг. И впервые сделала эти материалы публичными. В 1939 году в Хельсинки была создана спецслужба, вербовавшая обывателей для собирания информации о настроениях населения. Завербованные агенты доносили на своих неблагонадежных соседей, на незнакомцев, чьи подозрительные разговоры были подслушаны в магазине или в трамвае, и на всех прочих, кто сказал лишнее. Количество стукачей точно не установить, оно было значительно. По доносам тоже арестовали порядком. Половина этих материалов была сожжена в 1944-м. Другая половина хранится в Национальном архиве Финляндии. Теперь часть их — достояние общественности.

Нашим палестинам такие проекты чужды. Конечно, фонд «Про Арте», много лет налаживающий диалог между местными культурными институциями и contemporary art, тоже тесно связан с Музеем города. Военная тема для нас священна, о чем свидетельствуют два местных музея блокады и многочисленные мемориалы и памятники, посвященные Второй мировой. Но заводить со зрителем подобный прямой и безжалостный разговор об этой эпохе у нас не станут. Не решились на это, между прочим, и в Центре Помпиду, где лет семь назад прошла выставка о французском искусстве периода Оккупации.

В Финляндии Вторая мировая называется Войной-продолжением, поскольку она следовала за катастрофичной для нашего северного соседа войной с СССР. После нее граница между странами была перенесена от Белоострова и реки Сестра далеко за Выборг, так что Финляндия потеряла значительную часть своей территории. Тем болезненнее воспринимается нынешняя выставка о проигранной войне и аннексированных землях, ведь эти события для многих еще свежи в памяти как часть семейной истории.

Цитаты из доносов стукачей мы читаем в каждом зале. В них и сомнения в том, что мирная жизнь когда-нибудь наладится, и отчаяние потерявших веру в будущее, и паника, и надежда на скорый благополучный исход войны, и диссидентский сарказм, и многое другое. Впечатление эти подслушанные исподтишка фразы создают гнетущее. Другие экспонаты выставки тоже веселыми не назовешь. На входе на экспозицию вас встречает дюжина существ в противогазах и гигантский прожектор, использовавшийся для противовоздушной обороны. Несколько подборок документальных киносъемок погружают вас в быт тыла: медосмотры для пресечения эпидемии венерических заболеваний, нервная суета на железнодорожном вокзале, беспросветные заводские будни. Несколько отвлекает от депрессивной жизни военного времени живопись и скульптура, созданные в конце 1930-х и первой половине 1940-х. Ни намека на войну, патриотизм, политику — это удивительно, притом что в СССР, Германии или Италии искусство говорило о войне на разные лады. Финские художники, как демонстрирует эта выставка, были погружены в творческие искания. Иногда, впрочем, им все-таки доводилось писать картины о жизни в тылу.

Гвоздь программы, — а экспозиция хоть и мрачная, но эффектная, — дирижабль, использовавшийся для защиты от бомбежек. Он зависает под потолком возле стендов, рассказывающих о громких выставках военного времени. Одна из них — «Трофеи, взятые у советской армии в Зимнюю войну» — собрала 300 000 посетителей, что и теперь удача. В Хельсинки, кстати говоря, в разгар войны по статистике оставалось всего 200 000 жителей. Многих эвакуировали, дееспособных мужчин призвали в армию.

Вторая часть выставки — в старой вилле, принадлежащей Музею истории города. Здесь рассказывается об эвакуированных детях, о том, как музеи сохраняли свои собрания, о том, как были замаскированы городские памятники, о бомбоубежищах, в которых прятались оставшиеся в городе жители. Много фотографий, много вещей, тяжелый даже для иностранца достоверный рассказ. Сложно представить, как это действует на финнов, которым эти предметы знакомы как часть домашней обстановки, а фотографии по семейным альбомам. Выставка провоцирует зрителей: их настойчиво приглашают написать о своем отношении к Войне-продолжению в книге отзывов. Дисциплинированный лютеранский посетитель оставляет свою подпись, имя и фамилию. Единицы на почти полностью исписанную тетрадь добавили комментарии. Ну а что же остается в этой ситуации нам? Быть свидетелями нервной дискуссии о войне, открытой музеем, подобного которому у нас нет и не предвидится.