Межвоенный период стал временем расцвета советской культурной дипломатии, когда, пытаясь преодолеть дипломатическую изоляцию и показать преимущества прогрессивного социального порядка, советское правительство дало ВОКС широкие полномочия и относительную свободу. Управление ВОКС — Ольга Каменева и ее коллеги — понимало, что главную ставку в этой работе нужно делать на привлечение внимания западной интеллигенции, поскольку именно в этой среде формировалось в итоге общественное мнение. В связи с тем, что в СССР особая роль отводилась печатному слову, ВОКС в первую очередь дружил с литераторами (среди них было много британских писателей и философов, в том числе Бертран Рассел, Бернард Шоу). Во вторую — налаживал связи через сотрудничество с современными художниками и музейную работу. При этом достижения в области современной архитектуры рассматривались в контексте общей пропаганды социалистического строя и стояли в одном ряду с кинематографом, детьми и борьбой с проституцией. В информационных брошюрах ВОКС архитектурные новости могли попасть в сводки «Метро-сборника», «Курортного сборника» или в бюллетень «Общественное питание». К тому же в составе ВОКС сначала практически отсутствовали специалисты по архитектуре. Из 33 участников актива III Западного отдела ВОКС лишь два человека представляли зодчество.

Архитектурная секция, входившая в сектор художественной культуры ВОКС еще с 1926 года, активизировала работу чуть позже, после образования в 1932 году Союза советских архитекторов (ССА). Именно тогда были сформулированы следующие задачи:
«1) завоевание буржуазной прессы для пропаганды советской архитектуры;
2) организация выставок;
3) поощрение информации из-за границы путем организации докладов признанных иноархитекторов и получение статей и консультаций, помощь в проведении крупных мероприятий, связанных с иноархитекторами (съезды, конгрессы и т. д.);
4) разъяснение для заграницы принципиальных установок и позиций современной советской архитектуры».
Очевидно, что, помимо репрезентативных целей (показать размах преобразований и передовых технологий), советские архитекторы были сами заинтересованы в информации об актуальных зарубежных практиках и индустриализации строительного производства — обо всем, что могло помочь им в их собственной работе. Учитывая масштабные планы в области строительства новых и преображения исторических городов, контакты в профессиональном архитектурном сообществе были крайне необходимы.                                  

Переписка с иностранными организациями и частными лицами велась через ВОКС. От Союза архитекторов на письма отвечал чаще всего ученый секретарь ССА, член архитектурной секции ВОКС Давид Ефимович Аркин. В случае необходимости он делегировал ответы своим коллегам. К Аркину попадали и письма британских специалистов, которые шли через Англо-американский отдел ВОКС. Хотя Аркин свободно общался на английском, все письма официально переводились на русский язык, а ответы — на английский, и сохранить в них индивидуальный, личный тон было невозможно. Ответы всегда были предельно дружелюбны, но нейтральны. В эти годы в общении с иностранными профессионалами, как заметила Евгения Конышева, советские архитекторы представляли на международной арене именно государство.

Советские чиновники понимали, что стране требовался опыт в области типового жилищного строительства, градопланирования, проектирования поселений в новых индустриальных районах. Этот вопрос волновал практически все европейские страны. Приглашая иностранных архитекторов, Советский Союз получал, с одной стороны, возможность завербовать специалистов, знакомых с инфраструктурой современного строительного производства, а с другой — показать миру, что эксперимент Современного движения, о котором грезили многие западные функционалисты, был возможен лишь в условиях тотального обновления, то есть только в СССР. Среди зодчих, поверивших в этот шанс, были преимущественно немецкие, нидерландские и швейцарские профессионалы, разделявшие социалистические идеи (Ханнес Майер, Ганс Шмидт, Йоханнес Ниггеман, Март Стам, Лотта Безе и многие другие). В отличие от немецких и нидерландских архитекторов ни один британский специалист не работал в СССР. Причиной тому были и консервативные архитектурные предпочтения, и напряженные взаимоотношения двух государств: кризис англо-советских отношений в 1927 году («Военная тревога»), разрыв дипломатических контактов, разрыв торгового соглашения в 1932 году после краткосрочного перемирия, постоянное недоверие, угрозы санкций, подозрения в шпионаже. Сближение Москвы и Лондона происходит в середине 1930-х годов на фоне агрессивных военных планов Гитлера и Муссолини и снова обрывается в 1939-м после заключения пакта о ненападении между Германией и СССР.

Ровно в промежутки между эскалациями русско-британского противостояния попадают многочисленные выставочные проекты, связанные с русским искусством. В 1928 году русский департамент Бирмингемского университета организовал выставку в галерее «Рескин». В ее составе было около 70 работ художников-эмигрантов: Наталии Гончаровой, Михаила Ларионова, Константина Коровина. Другая выставка русских авторов прошла в лондонской галерее «Блумсбери» в 1930 году. А в 1935 году, практически параллельно с визитом в Москву и приемом у Сталина представителя британского правительства Энтони Идена, в Лондоне состоялась выставка «Рисунки русской жизни», была организована персональная выставка Филиппа Малявина и еще одна масштабная выставка русской живописи. Эти культурные инициативы в Великобритании стали возможными благодаря интенсивной работе Общества культурных связей между Британским Содружеством и СССР (SCR), основанного в 1924 году, когда Соединенное Королевство стало первой капиталистической страной, признавшей советское правительство. Общество получало дотации от ВОКС, но пользовалось абсолютной независимостью. Это была небольшая организация, существовавшая благодаря инициативе энтузиастов, увлекавшихся русской культурой и симпатизировавших советскому социальному эксперименту. С 1925 по 1937 год президентом Общества был поэт и критик Ласеллc Аберкромби, брат архитектора и урбаниста Патрика Аберкромби. Активное участие в работе Общества принимала также писательница Амабель Уильямс-Эллис, жена влиятельного зодчего Клафа Уильямса-Эллиса. Члены SCR активно популяризировали советскую архитектуру, организуя доклады и лекции, печатая буклеты и отчеты. Через SCR шло большинство запросов от британских архитекторов и градостроителей к их советским коллегам. Общество передавало все сообщения в посольство СССР или напрямую в ВОКС, а оттуда письма уже попадали в архитектурную секцию и к сотрудникам Союза архитекторов.

Какие только вопросы не приходили из Великобритании во второй половине 1930-х годов! Просьбы прислать образцы студенческих работ из Московского архитектурного института (МАРХИ), а также фотографии выставочных павильонов, киосков, зоопарков для выставок современной архитектуры (Аркин посоветовал взять материалы у Эль Лисицкого, Константина Мельникова и Вячеслава Олтаржевского); запросы снимков новых советских зданий для коллекции Королевского института британских архитекторов (RIBA) и журнала Studio; предложение написать рецензию на проект музея театрального деятеля Хантли Картера; сбор материалов о новых методах строительства для диссертаций; приглашение принять участие в выставке жилой архитектуры в Дублине; поиск работы в СССР и контактов практикующих архитекторов; проявляли даже любопытство по поводу устройства русской бани.

В некоторых случаях адресаты ВОКС разделяли коммунистические взгляды, иногда были адептами Современного движения, но не всегда эти предпочтения совпадали. Модернизм, безусловно, не был синонимом коммунизма, хотя в 1930-е функционалистов часто обвиняли в «культурном большевизме». Дискуссии по этому поводу перерастали иногда в открытые конфликты. Например, в разгар строительства Выборгской библиотеки финский архитектор Бертель Юнг подошел в ресторане к столику, за которым сидели Гуннар Асплунд и Алвар Аалто, и громко воскликнул: «Так вот где сидят архитекторы-большевики!» В ответ Аалто встал и дал Юнгу пощечину, скандал потом долго пришлось улаживать. Аалто не был склонен объединять архитектуру и политику, но сохранять нейтральную позицию пионерам Современного движения было сложно. Если уж в Финляндии и Скандинавии возникали столь эмоциональные прецеденты, то тем более зарождение интернационального стиля встретило отторжение в Великобритании. В безордерной архитектуре и современных материалах многие британцы видели не только «красную», политическую угрозу, но и нравственную. Так, новообращенный католик Ивлин Во в романе «Упадок и разрушение» (1928) показал дезориентацию старого мира именно через отношение к архитектуре. Исчезновение авторитета традиций и знания, размывание границ человеческой морали и чести — все это получило архитектурное измерение. Об этом говорил один из героев, архитектор Отто Фридрих Силен, безжалостно перестраивающий старинный особняк. «Задачи зодчества, как я их понимаю, — внушал он журналисту, посетившему его, чтобы узнать, как продвигается его удивительное создание из железобетона и алюминия, — те же, что у искусства вообще. Архитектуре должно быть чуждо все человеческое. Фабрика — вот совершенное строение, ибо там живут не люди, а машины. Жилой дом не должен быть красивым». Собственно, и слово fall в названии романа (Decline and Fall) означает в том числе грехопадение. Равнодушие и холодный расчет модернистской утопии нивелировали, по мнению Во, не только архитектуру, но и личность.

В то же время и сторонники левых идей были уверены, что спасают мир от безнравственности и неправды, очищают искусство от мещанских вкусов и вульгарного прагматизма. В Лондонской архитектурной ассоциации — первой школе в Великобритании, где преподаватели и студенты начали открыто демонстрировать симпатии к интернациональному стилю, многие мастера и студенты разделяли коммунистические взгляды (Годфри Самюэль, Мэри Жаклин Тирвитт, Грэм Шенкленд). Протест в ассоциации был своего рода традицией. Школу основала в 1847 году группа студентов, пытавшихся изменить подход к традиционному архитектурному образованию в Великобритании. Когда в начале 1930-х годов идеи европейского функционализма проникли в Англию, ассоциация с энтузиазмом приняла эксперимент. В 1938-м в студенческом журнале Focus члены ассоциации писали: «Мы были рождены цивилизацией, чьи лидеры, идеалы, культура потерпели фиаско. Они до сих пор имеют вес. Но мы, следующее поколение, не можем примириться с их властью. Мы уверены, что их действия приведут лишь к несчастью... Сегодня на студентов в нашей профессии ложится ответственность бóльшая, чем когда бы то ни было». Лондонская архитектурная ассоциация вскоре установит тесные контакты с SCR. Здесь, в особняке на Бедфорд-сквер, будут проходить лекции и встречи, посвященные новому советскому строительству, а секретарь ассоциации Фрэнк Йербюри посетит Советский Союз и станет впоследствии активным участником советско-британского архитектурного общения.

Стоит отметить, что и в Советском Союзе, несмотря на, казалось бы, более ограниченную возможность выбора между художественными направлениями и политическими взглядами, не существовало однозначных, раз и навсегда выбранных стилистических предпочтений. Анализ взаимоотношений между школами европейского традиционализма и функционализма позволяет вспомнить о параллельном развитии в советской архитектуре этого же периода конструктивизма/рационализма и ретроспективного направления, осваивавшего классическое наследие. Даже в разгар эксперимента советского авангарда более традиционное направление не теряло полностью свою актуальность, о чем свидетельствуют и работы Ивана Владиславовича Жолтовского (Дом Советов в Махачкале (1926–1932) и здание Госбанка в Москве (1927–1930), и классицизирующие тенденции ленинградской школы, и поиски между авангардом и более конвенциональным пониманием архитектуры, отразившиеся в творчестве Бориса Михайловича Иофана. Анатолий Васильевич Луначарский и вовсе выступал против противопоставления традиционалистов и функционалистов, в равной степени поддерживая обе тенденции. Как заметил искусствовед Томас Флирль, в соответствии с замыслом Луначарского эта многогранность должна была отразиться в распределении трех главных премий на конкурсе проектов Дворца Советов. Жолтовский и Ле Корбюзье олицетворяли стилистические полюса, в то время как между ними идеально вставал монументальный, но лаконичный Иофан. Однако вместо Ле Корбюзье премию получил Гектор Гамильтон, что вызвало невероятное раздражение со стороны членов Международного конгресса современной архитектуры (CIAM) и привело к целой кампании по дискредитации советской архитектуры.

CIAM направил два письма протеста на имя Сталина, а в архитектурной периодике стали появляться тексты о печальном состоянии архитектуры и строительного дела в СССР. Например, в 1932 году французский журнал La Construction moderne поместил неприятный текст с критикой не только советской архитектуры, но и просоветски настроенного журнала L’Architecture d’Aujourd’hui. Поэтому, принимая в Москве и Ленинграде французского архитектора Жозефа Ваго, ВОКС «провел сложную ответственную работу», чтобы L’Architecture d’Aujourd’hui подготовил специальный номер в ответ на «клеветнические выступления». Готовясь к следующему приезду Ваго в декабре 1932-го, ВОКС искал для него в качестве провожатого кого-либо из советских архитекторов «не из левых группировок, так как Ваго — эклектик по стилю своих работ, но имеет очень большой вес в европейской архитектуре».