Немотствовать и по прошествии времени вернуть слову «актуальное» его подлинное значение, пожалуй, наиболее сложная задача, да и выполнимая ли? Пандемия ни шоковым началом своим, ни постепенным вхождением в привычку не разбудила в современном искусстве вкус к современности. Единичны были проекты, претворившие эстетически этот казавшийся сначала немыслимым, а теперь ставший обыденным опыт. Конечно, внутри маленького мира contemporary art, где ссылки на Рансьера конвертируются в биеннальные проекты, а арт-резиденции позволяют существовать в параллельных мирах и виртуальных облаках, не приходится задумываться о том, что происходит вне его границ, и тем более о том, какова эта самая современность. К современности в ее шизофренической неиссякаемости contemporary art имеет косвенное отношение. Иначе было в годы, когда на руинах Касселя создавалась Документа или в девяностые, когда реальность и современное искусство были неразрывны и неслиянны. Тогда слово «актуальное» было не только маркировано как знаковое, но и совершенно уместно. Затем все и вся потеснили институциональные игры, фандрайзинг-мерчендайзинг и прочие радости социальной проворности. И вот настал момент, когда одни художники взяли паузу, другие же ищут новую форму высказывания о происходящем. Из истории мы знаем, что музыка после Освенцима не умирает. Абстракция не стала последним словом искусства после Второй мировой, тем более что впервые о снятии фигуративного изображения заговорили еще на излете Первой мировой, причем не кто-нибудь, а Пауль Клее, хотя принято считать, что это случилось в сороковые. В ту пору, между прочим, в том же Париже выставочная жизнь была чрезвычайно разнообразна. В галерее Рене Друэна проходили выставки Вольса, Жана Дюбюффе, а Жан Фотрие показал здесь своих «Заложников». В не так давно открывшемся в Трокадеро Музее современного искусства тогда шла выставка «Франция и евреи». Сейчас ничего подобного нет, как нет и определенности, свойственной той эпохе. Сейчас все на двусмысленностях, все между делом. В промежуточности этой мы и полагаем современность, хотя признавать этого не хочется. По крайней мере, говорить о ней — приближение к реальности, сложившейся в такой узор всеобщими стараниями. Приближаясь и становясь все больше, как щедро сострил когда-то один петербургский поэт.

«Превращения» задумывались как коллективный рассказ об эскапизме, возможно, под впечатлением от проекта Хаима Сокола «Превращение как форма сопротивления». Полгода назад Сокол сделал в петербургской галерее Anna Nova двухчастную экспозицию, посвященную трансмутациям и пограничным состояниям. Непосредственной связи между его замыслом и нынешней выставкой в Namegallery, разумеется, нет. Но ассоциативный ход, как это часто бывает, если внимательно следить за художественной жизнью города, угадывается. Недаром одной из излюбленных метафор законодателя неоавангардистской интеллектуальной моды Виктора Шкловского долгое время был «ход конем». Именно дигрессии зачастую дают интересное развитие сюжета или даже нечто новое.

Несколько художниц из Петербурга и Москвы готовили проект о том, как искусство отвлекает нас от тревог и забот жизни, упрекнуть которую в беспечности давно уже ни у кого не повернулся бы язык. В этом замысле подкупала вера в инобытие художественного опыта. Ведь далеко не каждому, даже в наши времена апофеоза мокьюментари, дана свобода связывать воедино вымысел и действительность. Была, впрочем, здесь опасность заблудиться в незатейливо фантастических видениях, но жизнь внесла свои немыслимые коррективы, и от этой опасности не осталось и следа. Перед нами материализации нынешних страхов, чудовища, порожденные повесткой дня, монстры, с которыми предстоит жить в ближайшее неопределенное время. Пугают в них не сами рожденные воображением существа и не метаморфозы, запечатлевшие испуг и кошмар. Помнятся нам и новелла Кафки, и ксилографии Макса Бекманна, рассказавшего о Первой мировой, на которой он служил санитаром Красного Креста, и фантазмы сюрреалистов… Современный бестиарий не знает вымышленных существ, он документален. А если в нем и есть художественный вымысел, то он подобен фикциональности прозы Шаламова. Искусство начинается там, где заканчивается документальный источник, если перефразировать знаменитый афоризм Юрия Тынянова. С авторскими фантазмами теперь можно разве что ходить ради собственного удовольствия к психоаналитику. В «Превращениях», открывшемся недавно в Namegallery, Галя Фадеева, Настя Панина и VANDALIZY фиксируют актуальное не в фантазматичности его, но в невероятности разворачивающегося на наших глазах времени. Сейчас представляется, что современность — не скольжение по поверхности текущего момента, не модернистская перезагрузка архаичного в инновации и уж тем более не номенклатурная конъюнктура модных идей и словечек, а то, что вот-вот будет. Не было такой глагольной формы — ближайшее неопределенное. Условно-сослагательно зыбкость была, растерянность была, готовность к тому, что все понесется опрометью, тоже. Нам ли не привыкать в России к тому, что слишком новые песни придумывает жизнь? Но вот чего-чего, а ближайшего неопределенного времени не было ни в русском, ни в других языках. Теперь, глядишь, появится.