Иосиф Бродский — это современный Петербург. Без него не было бы нашего европейского города, простившегося со своим советским прошлым. Он такая же часть нашей жизни, как прогулка по Невскому без респираторной маски, разводящиеся мосты, из-за которых ночью не перебраться с острова на остров, и запах огурца, витающий в апреле, когда корюшка идет на нерест (вопрос о том, вкусна ли корюшка, никем и никогда не поднимался). А есть ведь еще и холостой залп в полдень, распугивающий голубей и туристов на Заячьем. Некоторые невольно вздрагивают в полуденный час даже находясь в далеких краях.

Бродский — градообразующий художник. Петербург давно не принадлежит Достоевскому. Пушкинский «Медный всадник» или «Невский проспект» Гоголя знакомы всем со школьной скамьи, однако ни классика девятнадцатого века, ни великий роман Андрея Белого, ни стихи и проза Константина Вагинова не расскажут вам о городе, в котором мы живем. Образы старого Петербурга, конечно, помнятся многим. Тем не менее победа цивилизации над природой в одном отдельно взятом болотистом устье финской реки, маленькие люди, беспомощные в бездушной столице, терроризм, с которым не совладала монархия, и ностальгия по досоветскому Петербургу, — все это страницы истории. Нынешняя жизнь начинается в годы, когда на родине поэта вышла его первая книга «Осенний крик ястреба». Вышла с опозданием лет на двадцать. Тираж ее для поэтического сборника по нынешним временам был немыслим. И, уверен, эта тонкая брошюра с синей обложкой и сегодня есть во многих домашних библиотеках. Пэдээфы ее только красят.

Иосиф Бродский — это воля, которой живет город, чуть было не ставший во времена Собчака свободной экономической зоной. Это открытость миру и возможность всегда быть в эпицентре текущих событий, хотя, казалось бы, где Маркизова лужа, и где Манхеттен или Унтер-ден-Линден? И, пожалуй, наиболее существенное: это жизнь в истории, счастье быть собеседником Платона, Джона Донна или Марселя Пруста в любое удобное для тебя время. Хотелось бы также верить в то, что этот город учит достоинству, но, кажется, над этим еще предстоит поработать нашим борцам за все хорошее.

У нас должен быть Музей Бродского. Теперь он точно есть — основанный более двадцати лет назад друзьями поэта при поддержке городских властей. Коммунальную квартиру в доме Мурузи на углу Литейного и Пестеля, где родителям поэта принадлежали те самые «полторы комнаты», о которых поэт писал в своем знаменитом эссе, со временем удалось выкупить, хотя и не полностью. Вскоре к проекту присоединился Музей Ахматовой, в котором была создана постоянная экспозиция «Американский кабинет» Бродского. Здесь хранится часть архива и личных вещей поэта. В 2015-м на короткий срок Музей Бродского был впервые открыт. Посетители увидели ту самую коммуналку, где рос поэт, балкон, на котором его не раз снимал отец на фоне Спасо-Преображенского собора, лепной потолок в комнатах и лаз, вырезанный в двери балкона специально для кота. Котам Бродский хранил верность всю жизнь.

Не так давно соседнюю квартиру выкупил бизнесмен Максим Левченко — и у музея появилось новое будущее. Каким оно будет, мы узнаем довольно скоро. Разрабатывать проект приглашен московский архитектор Александр Бродский. Музей займет анфиладу, выходящую окнами на Спасо-Преображенский, и несколько комнат коммуналки, в которой жили Бродские, в том числе их собственные «полторы». Пока что войти в них можно буквально через встроенный в стену шкаф, оставшийся с советских времен. Александр Бродский бережно сохраняет не только лепные потолки времен Мурузи, но и реликты коммунального быта. Иначе тут никак, ведь за временной перегородкой, как и прежде, живет соседка Бродских, ровесница поэта. Переезжать она наотрез отказывается, и еще недавно, до расширения музея, с ней можно было познакомиться, придя на экскурсию. Лет пять назад мне посчастливилось с ней поговорить, и эта короткая беседа стоит тонких исторических комментариев, раскрывающих суть текстов Бродского. Коммунальность, с детства знакомая поэту, от которой он, возможно, и сбежал, чтобы стать человеком мира, по-прежнему в этих стенах. Нобелевский лауреат, ограничивший свое официальное образование семью классами средней школы, родом отсюда. Постоянство родства сограждан, заполонивших продовольственные накануне Рождества, — та часть истории поэта, которая, как ни удивительно, до сих пор не осмыслена. И, похоже, музей в его нынешней версии собирается вплотную этим заняться.

Бродский ведь так и не вернулся в город, хотя с некоторых пор он опять называется Санкт-Петербург. Васильевскому острову он предпочел другой погост — кладбище на острове Сан-Микеле в Венеции. К родителям и сыну так и не приехал, при том, что уже после «перестройки» бывал в двух шагах от родного города — в Хельсинки. И это еще вопрос, хотелось ли поэту, боготворившему русский язык и на дух не переносящему российское государство и общество, чтобы в этой стране был его музей. Их, между прочим, даже два. Еще один — в доме в Норинском, что под Архангельском, где поэт отбывал ссылку. Впрочем, вопрос этот, конечно, праздный, поскольку Бродский не принадлежит сам себе. Бродский — это современный Петербург, и в этом городе наконец-то есть его музей.