Впрочем, именно по части временных соответствий к фильму и высказывались основные претензии. Часть прогрессивной американской прессы признала фильм Соркина возмутительным анахронизмом — в том, что касается идеологии и выразительных средств. Было даже произнесено страшное слово «Капра». А хуже уж ничего и быть не может: если фильм похож на социальные утопии Фрэнка Капры 1930-х годов, то, стало быть, он старомодно сентиментален, до неприличия комфортен, и вообще является устаревшей разновидностью утешительной лжи. Упреки основаны не только на том, что по большей части герои фильма (включая прокурора и агентов ФБР) оказываются по сути очень приличными людьми, но прежде всего на том, как Соркин сделал финал фильма. Там, в финале, вместо последнего слова подсудимого Том Хейден принялся зачитывать список из четырех с лишним тысяч имен погибших во Вьетнаме американских солдат — погибших только за время судебного процесса. И слушая эти имена, один за другим люди в зале суда принимались вставать с мест в знак уважения. Да, в самом деле, все это очень похоже и на то, как Джимми Стюарт в фильме Капры «Мистер Смит едет в Вашингтон» на заседании Конгресса читал вслух американскую конституцию — двадцать пять часов, до полного истощения, до обморока, и на то, как Гэри Купер в «Мистер Дидс переезжает в город» и «Познакомьтесь с Джоном Доу» Капры призывал: «Ребята, встаньте!» — и «ребята» неизменно вставали. Но что уж только Капрой ограничиваться — это еще и вечное кубриковское «Я — Спартак!». Точка схождения всех тем и сюжетов, вторжение смысла в море хаоса. В таких местах публике положено плакать — в 1930-е, возможно, от сладостного ощущения торжества справедливости, от блаженного «наконец-то!» (хотя и там все было сложнее, не будем упрощать), а сегодня почти наверняка — от осознания чудовищного контраста между тем, как должно быть, и тем, как есть на самом деле. Дело не в том, что в реальном суде этого эпизода не было (кажется, был, просто не в финале, не в том объеме и ритме) — дело в том, что надежд на смысл все меньше. А без него трудно — спросите любого, спросите Джона Доу.