— Мы можем вспомнить и Анне Имхоф, и Тино Сегала, и многих других. За ними стоит система, но у нас нет ничего подобного. Тогда какую цель на Венецианской биеннале преследует Россия? Надо отдавать себе отчет в том, что российский художник, представленный в павильоне «большим проектом», не станет тотчас Брюсом Науманом. Если павильон должен служить репрезентации России, следует понять, какую Россию и кому необходимо репрезентировать, почему для нас это важно. Я специально говорю про Германию, потому что у Германии четкий, пожалуй, даже научный подход: художника доводят до павильона, показывают его на Art Basel, там он попадает в музейные и частные коллекции, после чего его карьера складывается. У нас все иначе. Что тогда мы ищем в Венеции? Это главный вопрос, на который кому-то придется ответить. Уже не мне. И не уверена, что это вопрос для комиссара павильона — не так уж важно, кто им станет. Потому что «комиссар» — это всего-навсего предвзятый перевод слова commissioner. То есть функционер, организатор, уполномоченный отвечать за бюджет, за коммуникацию, за административное управление. Но кто-то должен взять на себя разработку повестки павильона. И так как речь идет о национальной репрезентации, это не может быть один человек, это должен быть коллектив тех, кто своей ежедневной работой формирует культурный контекст страны. Они знают происходящее изнутри, знакомы с молодыми художниками, с новыми тенденциями — и, что важно, понимают, что происходит в Венеции, осознают, почему не стоит приходить туда с «большими проектами», а стоит, скорее, проявлять «новое». Повестка не может и не должна катапультироваться в павильон извне. В нашем случае, мне кажется, через павильон необходимо легитимировать новые поколения, актуальные высказывания, современные художественные практики. Мы долго находились в парадигме персональных или групповых выставок, а нужно думать о проектах как о нарративе, связанном со страной.