В этом нету какой-то особой новизны, напротив: в современном экшне (особенно после виртуозного 11-минутного плана в третьем сезоне «Сорвиголовы») режиссерские решения такого рода считаются, по-видимому, и профессиональным вызовом, и хорошим тоном. И те же, к примеру, безмонтажные флэшбеки в «Тихой ночи» — сами по себе — выполнены не только «чисто», но и, пожалуй, даже мастеровито. Проблема в том, что одного лишь «одиночества главного героя» для такого решения как формообразующего, мягко говоря, недостаточно. Что поделать, Джону Ву действительно нужен, позарез нужен «двойник», он так и только так всю жизнь мыслил себе кинематограф и вообще мироустройство, — и вот, перетерпев сколько мог, он вводит-таки его в финал, получая в результате чистое недоразумение: и мотивировку формы не выдержал, и мотивировку фабулы не проработал. Если память о погибшем сыне всегда рядом с героем, в одном с ним пространстве, — то никакого перелистывания настенного календаря, с разметкой по праздничным датам и отражениями в шарах «колыбели Ньютона», быть не может: этот схематичный монтаж таким образом разрушит ту самую память, во имя которой вроде бы все и предпринято. Если герой лишается дара членораздельной речи, затем учится выполнять на машине аккуратные виражи, а затем единым движением пытается взобраться по лестнице бандитского логова (и то, и другое, и третье — правильные сюжетные варианты той самой «безмонтажности»), то не нужно переснимать в участке фотографии всех участников банды (у единой линии есть лишь цель), не получится тренироваться в разных дисциплинах (герой должен стать бойцом-универсалом из-за единого порыва, проницающего его личность, а не от множества обретенных умений), перестрелка же должна превратиться в рукопашную (выстрел всегда есть склейка). И это — лишь самые простые, самые поверхностные расхождения, из-за которых расседается ткань фильма — и каждое из которых является роковым. Если очередной, 39-й фильм Джона Ву столь катастрофически не получился, — то это не потому, что живой классик внезапно не стал делать того, что так блистательно умел прежде. А потому, что он — почему бы то ни было — вознамерился поставить перед собой задачу, разительно отличающуюся от всего прежнего, и сумел поменять в своем кинематографе — таком цельном, таком сложившемся, — недостаточно для ее решения. Почти ничего не сумел поменять.