Идея подобного экспонирования, конечно, не нова. Что-то подобное устраивалось и за границей, и у нас. Такие «двойные» портреты собирал, в частности, знаменитый питерский коллекционер Яков Рубинштейн — герой другой, недавней выставки в том же Музее русского импрессионизма. Она называлась «Охотники за искусством» и показывала избранные работы из нескольких выдающихся частных коллекций, собранных еще в СССР. Одно из этих собраний как раз и принадлежало Якову Рубинштейну — и это были такого уровня вещи, что после смерти владельца все быстро разошлось по государственным музеям и коллекционерам. Рубинштейн ввел такую практику: покупая работу, на которой был изображен художник, он стремился найти и его собственный автопортрет. В 1981 году вся парная серия, собранная Рубинштейном, — там был, например, портрет Сомова работы Бакста и сомовский автопортрет, — участвовала в выставке его коллекции в Манеже, тогда еще ленинградском.

А сейчас в Москве, в одном из первых появившихся в России частных музеев, собрали произведения 80 художников, добытых не столько в частных собраниях, сколько в государственных. И если в пару к автопортрету Георгия Якулова из Перми (неожиданно для него мрачному, напоминающему фрески с евангелистами) Третьяковка все же не отпустила знаменитый его портрет работы Кончаловского, то портрет Якулова работы Николая Денисовского из собрания ГТГ на выставке представлен — вместе с превосходным портретом художника работы Модеста Дурнова из коллекции Романа Бабичева. В версии Денисовского предстает и Давид Штеренберг — 1923 года, недавний чиновник Наркомпроса, он не имеет ничего общего с ним самим, в авторском исполнении, написанным в 1915-м еще в Париже.

Здесь есть Роберт Фальк — два его портрета первой жены, Елизаветы Потехиной, из Тюмени и Орловского музея, рядом с ее автопортретом, привезенным из Костромы, и «сезаннистский» портрет Льва Зевина, его ученика. Есть Леонид Пастернак, чей автопортрет очевидно удачнее хранящегося у его наследников портрета, написанного Осипом Бразом. Тогда как исполненный Филиппом Малявиным портрет юной Анны Остроумовой (еще не ставшей Остроумовой-Лебедевой) из Русского музея, напротив, привлекает скорее, чем ее автопортрет. А начинается экспозиция с созданного еще в позапрошлом веке автопортрета Ильи Репина и нежного его портрета, сделанного в 1912 году Исааком Бродским.

Бродский, в свою очередь, написал и себя — а его изобразил Борис Кустодиев, который тут обнаруживается тоже в роли героя (в автолитографии Георгия Верейского) и в качестве автора. Акварельное «селфи», издевательски названное автором «Мой портрет в весьма обнаженном виде» — это 1925 год: Кустодиев уже в инвалидном кресле, откуда наблюдает перемены в стране. То ли дело другой его автопортрет — живописный, заказанный художнику в 1912 году для Уффици. Он висит в галерее автопортретов в Коридоре Вазари.

Раз уж зашла речь о Кустодиеве — на третьем этаже музея открылась еще одна выставка, спутник первой, в честь Шаляпина. Ее придумали, как и основной проект, кураторы Юлия Петрова и Анна Скляревская. И устроена она по тому же принципу, только всего много: и портретов Шаляпина — работы Коровина и Головина, последний прижизненный портрет, написанный Шухаевым, бронзовый бюст, изваянный Паоло Трубецким, — и автопортретов самого певца. Он брал уроки у скульптора Ильи Гинцбурга, лепил себя, писал маслом, рисовал. Привезли и самый очевидный его портрет — тот самый, работы Кустодиева, где за спиной гиганта Шаляпина Нижегородская ярмарка. Многие видели эту работу в Русском музее, но там висит авторское повторение — оригинал, хранившийся у Шаляпина дома, в 1968 его дочери передали в Ленинградский театральный музей, а теперь картину привезли из петербургского музея-квартиры певца.

Все это очень узкие круги — профессиональные, дружеские, семейные. В дуэте Александра Древина и Надежды Удальцовой видно, насколько они были близки не только в жизни, но в творчестве: ее автопортрет и ее же портрет работы мужа написаны в схожей манере, с общей трагической интонацией — потому что оба писались в 1935 году. Его и ее уже обвинили в формализме, вытеснили из публичной художественной жизни. Надежды на светлое будущее давно рассосались, оставалось всего два года до расстрела Древина.

Другой столь же ожидаемый тандем — Михаил Матюшин и Елена Гуро. Рядом с автором «Победы над солнцем» не могла не оказаться его восхитительно талантливая жена, но видим мы тут только его — в собственном и ее исполнении. Ни одного портрета Гуро, написанного Матюшиным, нет.

Соло присутствует и Владимир Татлин — известнейший, растиражированный изданиями по русскому авангарду автопортрет 1910-х годов. Обычно его публикуют вместе с другим автопортретом («Матрос», 1911) и «Продавцом рыб» как пример раннего творчества художника. Николай Пунин писал об этом периоде, что «влияние русской иконы на Татлина неизмеримо больше, чем влияние на него Сезанна и Пикассо». Существуют и портреты художника того же времени работы Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, которого Татлин считал своим учителем. Но на выставке их нет и не могло быть. Обе вещи — и гончаровская, и лучистский портрет, написанный Ларионовым, — находятся в Центре Помпиду, откуда нынче в Россию искусству путь заказан. И это — наименьшее из сегодняшних зол.