Это, предположим, все небрежности и дурно понятое слово «стиль»; но и главный, основной, решающий сюжетный поворот в «Уроках фарси» шаток не менее. Жиль придумывает свой «фарси» по слову, говоря поначалу любое сочетание звуков, которое взбредет в голову, и основная его проблема — в том, чтобы помнить всю ту тарабарщину, которую он уже наговорил, тем более, что он не может нигде записать сказанное. Но тут ему поручают вести реестр заключенных, и теперь он придумывает слова из их усеченных имен. В тот вечер, когда это происходит, реестр у него под рукой, он в него может подглядывать, тут все «чисто», и с казавшейся невыполнимой задачей дать сразу сорок новых слов он успешно справляется. Но, во-первых, реестр у него под рукой не всегда, во-вторых, там только «придуманные» слова, а не их значения, даваемые Клаусом во вполне случайном порядке, в-третьих, реестр у него потом отберут. Он, конечно, продолжит создавать слова из имен других узников, которые спрашивает у них, стоя на раздаче еды. Но записывать ему по-прежнему нечем, и если «означающие» у него, допустим, все время перед глазами, то «означаемые»-то нет. В развязке фильма, на допросе у союзников-освободителей, выясняется: все реестры сожжены, погибшие узники останутся безымянными. И тут — главный сюжетный разворот: Жиль их помнит. Не всех, одну десятую, — две с половиной тысячи имен. Они не останутся сгинувшими, они будут названы; из их обреченных забвению имен он создал тот самый язык.