У этой выставки есть все, чтобы быть блокбастером.

Чжан Хуань — звезда contemporary art. Получив классическое художественное образование, в девяностые он преуспел в радикальном перформансе, став одним из лидеров Восточной деревни — пекинского арт-сообщества, в котором сформировались ведущие китайские художники постсоветского поколения. В конце десятилетия он перебрался в Нью-Йорк, где к нему пришла международная слава: с начала «нулевых» Чжан Хуань десантировался с арт-проектами в Барселоне, Бостоне, Гамбурге, Париже, Сиднее. Вернувшись в Китай в 2006-м, он обосновался в своей шанхайской мастерской, принял буддизм, занялся скульптурой и расставил своих знаменитых Будд по городам всего мира. Один теперь приехал к нам, — стоит во дворике Зимнего дворца. В современном искусстве Чжан Хуань один из немногих говорящих о религии и истории без тени иронии.

Сугубая серьезность задает его произведениям монументальный масштаб. С нашей русской привычкой ждать от картин и книг смысложизненных обобщений и духовных назиданий выставка Чжан Хуаня обречена быть в центре внимания публики. Так оно и есть: хотя посетителям Эрмитажа contemporary art интересен в последнюю очередь — успеть бы пробежаться по постоянной экспозиции, — в Николаевском зале столь же людно, как в залах итальянской живописи. Конечно, то, что пятиногий Будда, окрещенный художником «эрмитажным», встречает публику во дворе Зимнего, а выставка проходит едва ли не на самой престижной музейной площадке для временных экспозиций, только подогревает интерес.

Впрочем, гораздо важнее то, что нашей публике предлагается максимально адаптированная к ее консервативному вкусу версия искусства Чжан Хуаня. Перформансов тут и в помине нет — только живопись и ассамбляжи. Нашему привыкшему к картинам и традиционному декоративно-прикладному искусству зрителю эти вещи интересны тем, что выполнены с большим знанием дела — в России ведь до сих пор художника ценят за мастерство, и выпускник пекинской Академии художеств Чжан Хуань имеет все шансы найти у нас новых поклонников. Серьезность, содержательность, духовность, эпохальность его произведений тоже, кажется, вполне естественны для выпускника Академии — там этому и учат. Современному искусству ведь учатся вовсе не в классах станковой живописи и не в залах Лувра: 100 страниц из Бадью, 40 страниц из Рансьера, мастер-класс знаменитого куратора, серия встреч с известными художниками плюс пара групповых выставок на арт-фестивалях — и пирожок подрумянился, можно загружать биографию в Википедию и бомбить заявками галеристов и кураторов. В отличие от своих сверстников из Европы и Америки, Чжан Хуань получал образование по старинке, как это до сих пор происходит и в России. Для первой выставки признанного современного китайского художника в Эрмитаже это несомненный плюс — с тем же Ай Вэйвэем у нас бы вряд ли задалось, а нынешний гость нам как родной. Даже Коммунистическая партия в Китае почти такая же: великая и ужасная, бессмысленная и беспощадная. Хотелось бы, по правде говоря, обойтись без нее, но не тут-то было. Почти во всю длину Николаевского зала — портрет героев и жертв Компартии Китайской Народной республики: смотреть на пламенных революционеров никакой охоты нет, да только деваться некуда.

Ретроспектива Чжан Хуаня триумфальна. Даже весенняя пауза, отсрочившая открытие выставки, пошла ей на пользу — она не только еще больше заинтриговала публику, но в результате экспозиция пополнилась несколькими холстами, написанными по горячим следам недавнего карантина. А то, что добрая половина экспозиции — парафразы картин из эрмитажного собрания или хитов русской живописи, — превращает Чжан Хуаня в коренного петербуржца.

В общем, это редкий для наших палестин блокбастер современного зарубежного художника. И если Фрэнсиса Бэкона, не нуждающегося в представлении за пределами России, в Эрмитаже выставляли вместе с хитами из постоянной музейной экспозиции, чтобы публика не шарахалась, тут никаких объяснений и тем более оправданий не требуется. Это даже смущает — не то, чтобы Китай знаком нам до детских припухших желез, мы и иероглифы-то китайские с японскими легко перепутаем. Если уж на то пошло, у наших компартий пути разошлись полвека назад, да и куда теперь идет КПРФ, толком не разберешь. Но вот приезжает к нам из далекого Шанхая художник как будто не с выставкой, а со скатертью-самобранкой. Наш астраханский Леонардо расподобляется на репродукцию, выполненную в технике шелкографии, и рельеф, вырезанный на старинной деревянной двери мастерами-резчиками по заказу Чжан Хуаня. Постмодернизм двадцать лет спустя эффектен и самоочевиден. Пепел благовоний из буддистских храмов становится основой для красок. Мы помним об исторических трагедиях и живем надеждой на лучшее будущее. Макет «Пещеры тысячи Будд» для Дворцовой площади — акт мира и сотрудничества почти в духе Николая Рериха.

Это выставка художника, как будто не знающего сомнений, которыми живет contemporary art — провокационный до цинизма и ненасытный в злободневности своей. Перед нами художник, мгновенно реагирующий на повестку дня и выступающий с гуманистических позиций. В поколении Чжан Хуаня подобных ему немного, а среди его российских ровесников их и вовсе нет. Возможно, такими гениальными в наглядном человеколюбии творцами в свое время были Пабло Пикассо или Лев Толстой (безотносительно к тому, как отзывались о них близкие). По крайней мере, думая о выставке Чжан Хуаня в Николаевском, хочется склонять себя именно к этому сравнению.