«Что это такое — «то время, в которое мы пребываем»?» — цитирует египтолог Ян Ассман, а вслед за ним и каталог выставки, «Тексты Саркофагов». Правильный ответ — «это погребении Осириса и возведение на престол его сына Хора». Но у каждого зрителя есть свои ответы на вечный вопрос, и поиск их наполняет путешествие по музейным залам неожиданными смыслами. Сакральное здесь так ловко сочетается со здоровым цинизмом, что вместе они помогают жить.

Это больше чем древность и больше чем красота — хотя форма выставки, куратором которой стала Ольга Васильева, и ее архитектура, сочиненная Анной Каменских, не уступают содержанию. Погруженная в полумрак тотальная инсталляция про загробную жизнь древних египтян абсолютно погружает в историю и заставляет различать детали. Чем больше вокруг саркофагов, мумий людей, забальзамированных человеческих рук и ступней, мумифицированных крокодильчиков и ибисов, чем вернее начинаешь различать способы «пеленания» останков, пребывающих в таком виде тысячелетия, тем легче усваиваешь правила вечной жизни, которая — здесь в это не трудно поверить — похоже, действительно есть.

Смерть и следующая за ней вечная жизнь — финальная, но все же часть жизни настоящей. Материальные свидетельства финала буквально разъяты на части, на бинты, сплетающиеся по строго определенным канонам и хранящие следы текстов и рисунков. Тысячелетия прошли, но все можно различить. Портреты с крышек саркофагов, которые чаще всего оказываются взяты от чужих, посторонних мумий — при нынешнем уровне технологий это оказалось легко доказать — заставляют смотреть на себя. Отдельный зал заняла видеоинсталляция, ставшая результатом исследований, проведенных с помощью Курчатовского института — она восстанавливает на экране из мумии человека и запускает обратный процесс. После этого невозможно не увидеть в мумиях людей. Технологии позволили и установить возраст самой древней здешней мумии — ребенка в глиняном гробике, который, увы, оказался фальшивкой XIX века, но содержимое его — Додинастический период, 3356–3098 до н.э.

Портретов, служащих мумиям «лицами», в постоянной экспозиции мы обычно видим несколько, но в коллекции Пушкинского музея фаюмских портретов двадцать три, и теперь все тут. Написанные в технике энкаустики, с использованием воска, они превосходно сохранились в сухих песках Фаюмского оазиса. И вместе с портретами покойных в полный рост, оживающими на холстах погребальных пелен, доказательно убеждают в том, что эти люди — жили. Мы понимаем, какими они были и на кого похожи — более на нас, чем на тех, кто живет в Египте сейчас. Одну из этих пелен — с изображением женщины и маленького мальчика — реставрировали в 2015–2016 годах, а до этого долго собирали на реставрацию деньги, и международный коллектив специалистов из России, Франции и США исследовал ее и трудился над памятником несколько лет. Будет ли когда-нибудь снова возможна работа подобной интернациональной команды, и сколько для этого придется преодолеть — никто не ведает. Мы только знаем, что пелен с такой иконографией в мире всего шесть: три в Лувре, одна в Египетском музее в Берлине и две в Москве.

История грандиозной египетской коллекции ГМИИ и сама по себе достойна. Первый русский египтолог Владимир Семенович Голенищев (1856–1947), собравший ее и поначалу служивший в Эрмитаже, сделал несколько важных открытий в науке и много работал на раскопках. Когда в 1909 году, разорившись, Голенищев решил продать коллекцию, купить ее рвались многие зарубежные музеи, но патриот-египтолог надеялся оставить сокровища дома. Поддавшись на уговоры нескольких интеллектуалов, в том числе Ивана Цветаева, Дума согласилась приобрести на госсредства все собрание — в рассрочку, для Московского музея изящных искусств, будущего ГМИИ. Коллекционер же в 1910 году отбыл, в связи с болезнью жены, в Ниццу, чтобы позже перебраться в Египет. В 1920-х Голенищев заведовал Каирским музеем, где ему установлен бюст, и умер в Ницце после войны.

Его коллекция в 1918-м попала в только что созданный Музей-институт классического Востока (МИКВ), где оказались и египетские, и коптские вещи из музея бывшего Строгановского училища, и предметы из частных собраний, включая мумию в саркофаге, украшавшую вестибюль особняка Михаила Морозова на Смоленском бульваре. Считается, что о ней идет речь в рассказе Константина Коровина «Похороны мумии»: мумию похоронили в саду особняка по православному обряду, а через год отрыли и передали в Румянцевский музей, закрывшийся в 1924-м, как и МИКВ. Все египетские раритеты оказались в ГМИИ, который продолжал пополняться за счет частных покупок — представьте себе, в советское время у кого-то что-то еще оставалось. С другой стороны, это все же было не золото. Согласно документам, мумию котенка, к примеру, музей приобрел в 1934 году за 30 рублей у гражданки Вышеславцевой, а голову мумии в 1937-м и еще дюжину вещей, включая забальзамированную стопу, у гражданки Вонлярлярской за 1000 рублей. Несколько мумифицированных останков людей и животных были приобретены в 1940 году у сына того самого Адриана Прахова, который когда-то принял участие в судьбе Михаила Врубеля, и в чью жену тот был безнадежно влюблен. Так мумии сошлись с искусством условной современности — и это кажется закономерным, ибо очевидно, насколько египетские древности проросли в XX век.

«Бегство в Египет» нашей прекраснейшей современницы Ирины Затуловской можно увидеть прямо под «Искусством бессмертия» — на первом этаже, в зале №6, где в обычное время показывают одну из мумий. Как и основная выставка, камерный проект, вступающий с ней в диалог, создан силами музея. Кураторы — тоже из Пушкинского, ведущий научный сотрудник отдела личных коллекций Анна Чудецкая и заведующая отделом кино и медиаискусства Ольга Шишко. Только архитекторы приглашенные — Надя Корбут и Кирилл Асс, выстроившие в зале пирамиду, на которой среди каких то мелочей из египетской коллекции — фигурок ушебти, обслуживающих умершего в гробнице, и ящичков для них, каменного жертвенника с лестницами, напоминающими лестницы Эшера, обломка статуи, фрагментов масок от саркофагов, сосудов и тканей — рассредоточены работы художницы. Живопись, вышивки, рукодельные предметы, «забинтованные» как мумии старые кисти, напоминающие о творчестве и о волшебной стране, где оно возможно, и выстраивающие с этой страной ассоциативные связи — «в пустыне, подобранной небом для чуда/ по принципу сходства…».

Свет играет с предметами, выступая самостоятельным началом и движущей силой. Сушится белье, нарисованное на деревяшке. Выгибается на керамическом обломке «пуп земли». Плывут на холсте тонкокостные красавицы, копируя позу девушки в косметической ложечке эпохи Нового царства — пожалуй, самом знаменитом экспонате египетской коллекции Пушкинского музея. Которого мы тут и не видим — к чему, если и так помним о нем всегда.