«Двери мастерских широко открыты для всех желающих посвятить себя искусству. Признавая в своих стенах свободное существование всех определившихся художественных течений, мастерские дают возможность каждому учащемуся в них развивать свою индивидуальность в желаемом ему направлении», — говорилось в объявлении Отдела изобразительных искусств Комиссариата народного просвещения, которое сообщало об открытии 1 октября 1918 года Государственных свободных художественных мастерских (ГСХМ).

Это была первая после революции попытка постановки художественного образования в стране на рельсы современности. В мастерские, созданные в 1918–1919 годах в девяти городах России — Москве и Петрограде, Витебске, Воронеже, Казани, Екатеринбурге, Самаре, Саратове и Ярославле — принимались все желающие, безо всякого конкурса. Принимались и девушки, которым прежде путь к профессиональному художественному образованию был закрыт. Учащиеся сами выбирали себе преподавателей, способных, по их мнению, учить не старорежимному академическому, а новому левому искусству. Только в 1920-м Первая и Вторая Свободные мастерские в Москве, учрежденные, соответственно, вместо Императорского Строгановского художественно-промышленного училища и Московского училища живописи, ваяния и зодчества, были объединены в Высшие художественно-технические мастерские, вошедшие в историю под аббревиатурой ВХУТЕМАС.

Всего 10 лет жизни — включая период ВХУТЕИНа, когда в 1927-м московские мастерские переименовали в Высший художественно-технологический институт, — было отпущено великой школе, отцы которой изменили подход к образованию в искусстве. Но не только этим он важен — ВХУТЕМАС по сей день остается романтическим символом бурлящей эпохи, погибшим вместе с ней. Вместе с государственным финансированием и гарантиями творческой свободы этот краткий миг подарил художникам возможности и умения, о которых некоторые из них впоследствии поторопились забыть.

В этой «забывчивости», старательном стирании фактов и выхолащивании архивов и состоят трудности воссоздания истории страны вообще и ВХУТЕМАСа (ВХУТЕИНа) в частности. В главном его здании, на Мясницкой, где до революции располагалось Московской училище живописи, ваяния и зодчества, теперь обосновалась Академия Ильи Глазунова. После расформирования института, в 1930-м, были уничтожены, распылены все его факультеты. Больше других повезло текстильному и полиграфическому, вошедшим в состав, соответственно, Текстильного и Полиграфического институтов — в последний перешел и Владимир Фаворский, возглавлявший факультет.

Архфак, соответственно, превратился в МАрхИ. И хотя перешедший туда вместе со студентами авангардист Николай Ладовский, который первым начал вводить будущих архитекторов в профессию с помощью макетирования, сохранил ее и на новом месте, в целом методы и дух ВХУТЕМАСа были там полностью утрачены. Константину Мельникову, работавшему во ВХУТЕМАСе с 1920 года, преподавать в институте вовсе не давали — как не давали уже и строить.

Были рассеяны по разным вузам Живфак и Скульптурфак. Меньше повезло Керамическому, присоединенному к ГосНИИ силикатов, и Дерметфаку (так сокращенно называли Деревообделочный и металлообрабатывающий факультет), номинально переведенному в Лесотехнологический институт по механической обработке твердых и ценных пород дерева, что в Мытищах. Понятно, что ни Лисицкого, ни Татлина, ни Лавинского, преподававших на факультете, там не осталось.

Вскоре после разгона ВХУТЕМАСа утвердились новые ориентиры в советском искусстве — они сформулированы, например, в рекомендациях, как не нужно оформлять книги. Изданный в самом начале 1930-х, этот документ попал на нынешнюю выставку вместе со многими другими, столь же неожиданными. В этих новых правилах уже видна вся репрессивная лексика соцреализма — «конструктивистские ребусы», «упадничество», «формализм». Клеймить выпускников ВХУТЕМАСа обвинениями будут вплоть до оттепели, когда название школы вновь начнет возвращаться — еще не в жизнь, но хотя бы в профессиональный обиход.

Краткий миг от рождения до смерти ВХУТЕМАСа растянулся на огромную выставку, ставшую результатом мощных архивных изысканий, предпринятых вместе с куратором Александрой Селивановой ее соавторами — Рустамом Габбасовым (Полиграффак), Надей Плунгян (Живфак), Марией Силиной (Скульптфак), Ксенией Гусевой (Текстильфак и Керамфак, Аленой Сокольниковой (Дерметфак), Анной Боковой и Ильей Лапиным (Архфак). Всех кураторов выставки хочется назвать поименно, потому что скрупулезность, с которой собирались факты и документы, реконструировались учебные пособия и утраченные работы, достойна благодарности и восхищения.

Открывающаяся совсем ранним портретом, сделанным Владимиром Маяковским в традиционном каноне во времена его дореволюционного ученичества в Училище живописи, ваяния и зодчества, экспозиция подводит нас к каркасу гигантской головы рабочего, похожего на того же Маяковского. Выполненная в 1920-х скульптором Владимиром Кудряшовым, эта ныне утраченная работа была обшита фанерой, но реконструированный каркас хорош сам по себе. Диплом Ивана Леонидова, который увенчал стеклянной сферой спроектированное им здание Института библиотековедения им. Ленина на Ленинских горах, обнаруживается тут на фото в журнале «Современная архитектура». Это 1927 год, в котором был сделан и рессорный стул из гнутого дерева: автор — Николай Рогожин, ученик Владимира Татлина.

Принцип равноправия факультетов и соединения искусства с производством всегда был для ВХУТЕМАСа основополагающим — и довольно быстро был введен пропедевтический курс, обязательный для всех. Цетральная часть экспозиции посвящена детальной его реконструкции, его четырем основным дисциплинам: графика, цвет, объем, пространство. В формировании отделения пропедевтики были сконцентрированы самые авангардные силы ВХУТЕМАСа: Любовь Попова, Александр Веснин, Александр Древин, Надежда Удальцова, Густав Клуцис, Борис Королев, а вместе с ними — Баранов-Россине, Клюн, Осмеркин, Ладовский, Родченко. «Идея пропедевтического курса была внесена еще Василием Кандинским, когда он занимался в 1919 году разработкой концепции государственных свободных художественных мастерских, — комментирует Александра Селиванова. — Затем эту же идею он привнес в программу Баухауса, где также был обязательный Vorkurs».

Но в Баухаусе он все же появился позже.

Параллель ВХУТЕМАС (ВХУТЕИН)–Баухаус — законная часть истории, хотя студентов ВХУТЕМАСа было много больше, а Баухаус просуществовал на четыре года дольше. Год назад мир с помпой отметил его столетие — всего прошло более 700 мероприятий, и не только в Веймаре, Берлине и Дессау, устраивались и международные проекты. О них сегодня вспоминаешь с тоской не только из-за пандемии, но потому, что празднование абсолютно сопоставимого по значимости юбилея в Москве даже близко не приближается к международному размаху. Опять же, не только из-за ковида, из-за которого закрыта — временно — и выставка «ВХУТЕМАС 100. Школа авангарда». Музей Москвы планирует вновь открыть двери 15 января, выставка будет работать до 7 февраля.

Конечно, помимо выставки, сделанной Музеем Москвы, который сконцентрировал свои усилия на реконструкции академического процесса и студенческих работах, предоставленных в том числе частными коллекционерами, было бы логично приурочить к юбилею еще несколько проектов — к примеру, в Третьяковке можно было бы устроить выставку, посвященную преподавателям ВХУТЕМАСа, а в Музее архитектуры им. Щусева — открыть экспозицию, посвященную Архфаку. Возможно, нечто подобное и обсуждалось, но в планах музеев заявлено не было.

Сейчас кажется, что на пандемию можно списать все — хотя на самом деле это скорее вопрос постановки приоритетов. В том же Берлине, при невозможности из-за локдауна устроить выставку к столетию Хельмута Ньютона, в его честь открылся настоящий общегородской проект. Не сравнивая явления и персонажей, можно оценить экспозицию: 150 постеров с работами великого фотографа, расклеенные по городу, и еще десятки, уместившиеся на бесконечной стене на Köpenicker Strasse. Легко представить себе вместо фотографий репродукции чего-нибудь еще — конечно, проунам Лисицкого в плане зрелищности далеко до обнаженных Ньютона, но что и как показать, можно было бы придумать. Было бы желание. Просто, кажется, в Берлине своих героев любят больше, чем московских героев — в Москве.