Занимающая два пространства, разделенные десятками этажей, в башне «Меркурий» в Сити выставка и состоит из двух самостоятельных проектов. В первом автор опознается сразу — по яркой неоновой палитре, необъятным размерам холстов и характерной пародийной манере, с которой Дубосарский последние почти 30 лет, поначалу в соавторстве с Александром Виноградовым, а потом самостоятельно разбирал на части, развенчивал миф соцреализма. Второй проект, на 40 этаже, демонстрирует совсем незнакомого абстракциониста, с дзенским упорством исследующего краски и их возможности, погруженного в процесс созерцания, кажущийся бесконечным, и вовлекающего в этот процесс нас.

Начинать логичнее с нижних залов, в которых рассредоточилась серия «В мире животных». Стоит сразу объяснить, что сходство ее с более ранними сериями Дубосарского — с той же их общей с Виноградовым «Русской литературой», — скорее внешнее. Предпринятая ими еще в конце 1990-х и продолжаемая по сей день Дубосарским тотальная деконструкция соцреалистического мифа уничтожала его вернее, чем соц-арт. И тут явно неслучайным оказалось временное совпадение: этот карамельный рафинированный гротеск на советское тоталитарное, написанный во вполне, казалось бы, традиционном живописном каноне, родился почти одновременно с мифотворчеством отечественных телевизионщиков в духе «Старых песен о главном», обсасывавших тот же миф, но со знаком плюс. Дубосарский пересочиняет советское с противоположной интонацией — не воспевая, а уничтожая.

Но время потребовало новых героев «сладкой жизни» — и ими стали звери, заменившие людей. Невинный облик четвероногих, обживающих интерьеры хрущевок, нас не обманет. Нахальная разжиревшая обезьяна, устроившаяся в спальне на атласном покрывале; жираф, лавирующий посреди минималистичной мебели 1960-х — и на фоне цветущей вишни Херста, потому что должно же быть что-то индивидуальное в типовом жилище; доисторический дракон, пожирающий «Джоконду» Жана-Мишеля Баскиа — все они несут угрозу, как собственно, и сама нынешняя жизнь.

Одновременно эти звери — герои сказок. Владимир Дубосарский предполагает, что «В мире животных» — это пилотная серия долгоиграющего проекта, и в будущем появятся новые выпуски «Бабушкиных сказок». Пока же художник работает с персонажами сказок Корнея Ивановича Чуковского — тех, что сначала нам читали в детстве, и в которых десятилетия спустя, повзрослев, мы легко узнавали черты разных исторических фигур. Не просто какие-то собаки бродят по холсту и что-то жрут, а «волки от испуга скушали друг друга». «Звери задрожали, в обморок упали», — это и вовсе про нас сегодняшних. Крокодил, разлегшийся в диванных подушках на фоне пестрого ковра, понятно, отсылает к знаменитому портрету Мейерхольда работы Петра Кончаловского, написанному в «веселом» 1938 году (только тут еще и грудь «Обнаженной» Люсьена Фрейда выглядывает, актуализируя происходящее), но одновременно это иллюстрация к «Краденому солнцу» — на что прямо указывает свет, исходящей из красно-розового нутра крокодильей пасти. «А в большой реке крокодил лежит,/ И в зубах его не огонь горит, —/ Солнце красное, солнце краденое»: у Чуковского, напомню, все заканчивается хэппи-эндом — но до него еще нужно дожить.

На 40 этаже «Меркурия», в залах, где панорамные виды на Москву соперничают с развешанным по стенам искусством, Дубосарский представляет проект «1001 вид моря» — и это совсем другой мир. В розовой воде плывет, отражаясь, груша. Текст по вертикали, в традиции японских гравюр, гласит: «Художник должен умереть». Можно интерпретировать это послание и так: художник должен раствориться в зрителе, который волен думать что хочет об этих принципиально отличных от всего, что Дубосарский делал раньше, абстрактных сериях. В первую очередь они отсылают к холстам Марка Ротко — но не только к ним.

У Дубосарского, впрочем, не холсты, а монотипия — техника печатной графики, которая не является гравюрой. В монотипии изображение наносится на одну поверхность, а потом отпечатывается на другую, и сколько бы отпечатков не было сделано, всякий новый уникален, не похож на предыдущий.

В действительности Дубосарский начал этот проект давно, но никогда не выставлял. «Это как бы другая моя сторона, — объясняет он, — альтер эго художника. И конечно, это работа с традицией, с наследием любимых художников: Хокусая, Ротко, Тернера… Но в целом это сродни духовной практике, то есть работа с собой, с балансом, с гармонией, в которых хочется находиться».

«1001 вид моря» отражает и впечатления от «Сказок тысячи и одной ночи», от «Ста видов Фудзи» Хокусая и фотографий Хироси Сугимото — тех, где море переходит в небо и наоборот.

В каком-то смысле нижняя, расположенная на втором этаже часть выставки — парадные залы, а верхняя — условная кухня, мастерская, обычно скрытая от публики, но тут вдруг в нее приоткрылась дверь. Бесконечные повторения и вариации многоцветных переходов друг в друга воды и воздуха напоминают, что процесс поиска гармонии и баланса важнее результата, над котором художник даже не вполне властен. Потому что при перенесении изображения с пластика на другой материал что-то может пойти не так, и отпечатавшийся рисунок — по сути, всегда сюрприз.