На выставке в галерее «Люда» показаны сразу два, на первый взгляд, совершенно не похожих друг на друга художника, и поначалу невозможно понять, как они оба уживались в одном человеке по имени Юрий Никифоров.

Первому очень идет нынешнее обиталище «Люды» — среди каких-то гаражей и мастерских в промышленно-складской безвидности непарадных берегов Монастырки. Это «грубый», сверхматериальный художник — он работает с ржавым железом, старым брезентом, занозистыми досками, проволокой, опасно торчащей из картин и так и норовящей зацепить зрителя, и прочими мусорными фактурами, например, окурками, живописно засыпавшими бесформенное, лужеобразное черное пятно, а уж если берется за краску, то она покрывает холст и фанеру размашистыми мазками заборного экспрессионизма, и поверх них, поддерживая метафору забора, нанесены буквы и пиктограммы каких-то малопонятных граффити. Плоскость таких картин и ассамбляжей выглядит не то полем боя, не то телом раненого — вся она искорежена, изувечена и сшита на живую нитку металлическим прутом и заклепками.

Этот Никифоров кажется ровесником тех «грубых» художников, что пришли в европейское искусство сразу после Второй мировой войны, пришли ниоткуда, иногда — буквально с поля боя, как Альберто Бурри, так что в их травматической, израненной абстракции как будто бы сгущается весь военный опыт. «Грубые» работы Никифорова из разных серий невольно складываются в общую инсталляцию, и она почему-то читается как продолжение «Абсурдного берлинского дневника» Эмилио Ведовы — композиции из картин-объектов, которые один из лидеров послевоенного абстрактного экспрессионизма, участник итальянского Движения сопротивления, сделал, будучи резидентом в бывшей мастерской Арно Брекера, главного скульптора национал-социалистического классицизма. И странное прозвище Никифорова, Полковник, вроде бы работает на эту военно-травматическую интерпретацию.

Однако второй художник, скрывающийся под тем же именем, совсем другой породы — судить о нем можно по видеохронике, запечатлевшей никифоровские перформансы, главным образом времен «Арт-Полигона» (Никифоров руководил этой экспериментальной площадкой на обновленной «Пушкинской-10» в 1999-2001 годах). Этот второй Никифоров переносит нас во времена рождения перформанса, но не в Америку или Европу, а, как ни странно, в Японию. Вот он разливает краску по огромному листу бумаги, словно Созо Симамото, вот он и его перформеры прорываются сквозь бумажные стены, словно Сабуро Мураками, но потом боевой самурайский дух группы «Гутай» улетучивается, и все действо тонет в бесшабашном карнавальном веселье. Перформативный Никифоров — веселый и легкий художник, преодолевший тяжесть материи и обретающий эфемерное счастье в акциях здесь и сейчас.

Впрочем, не стоит думать, что Никифоров страдал тяжелой формой раздвоения творческой личности. Подчас и его материальным работам, особенно — полной воздуха каллиграфической графике, была свойственна эта артистическая легкость. И многие «грубые» картины, которые помнят не только о послевоенной травматической абстракции, но и о «Новых реалистах», и о «новых диких», не лишены обэриутского юмора. Скажем, ассамбляж 2008 года «Наказание толстых подушек» — с подушками, пригвожденными, как преступники, к фанерному фону в наказание за какие-то грехи, может быть, за мешающую спать толщину. Но главное, что объединяет перформативную и картинно-ассамбляжную составляющие в творчестве Никифорова — это понимание искусства как процесса, смысл которого состоит в самом этом процессе художественного производства, будь то события или артефакты, ведь то, что показано в «Люде» — лишь малая толика картин, ассамбляжей и объектов, которыми до отказа набита мемориальная мастерская художника на «Пушкинской-10».

С закрытием «Арт-Полигона» его перформативный дух переместился в летучую галерею Parazit, где Полковник, ветеран нонконформистского искусства, сделался наставником молодежи — Семен Мотолянец, которому в скором времени предстояло создать группу «Мыло», познакомился с Никифоровым уже в «паразитическую» эпоху. Как известно, «паразиты», не столько галерея, сколько сообщество художников, не ограничивались паразитированием на стене коридорчика в «Борее» (чем они продолжают заниматься по сию пору) — они также ходили в народ, три с лишним года подряд устраивая выставки в магазине «Полкило» на проспекте Римского-Корсакова, и тут Полковник был чуть ли не главнокомандующим. Но карьерные амбиции «паразитов» выходили за рамки мясной лавки и старейшей галереи Петербурга — в рамках программы «Паразит в музеях мира» им удалось проникнуть в некоторые национальные храмы искусства России и Беларуси, используя характерную партизанско-паразитическую тактику: они сдавали большую папку со своими работами в музейный гардероб, прикладывая к ней письмо в дирекцию, — оставленный у себя гардеробный номерок служил подтверждением состоявшегося акта дарения.

При всей веселости этого жеста институциональной критики, акции «Паразит в музеях мира» не лишены горькой иронии. Искусство, осуществляющее себя в пространстве некоммерческих галерей и арт-центров, учрежденных самими художниками, мечтало о музейном признании, но не находило его, по крайней мере — в Петербурге. Единственную прижизненную музейную выставку Никифорова устроил в 2013 году в музее PERMM Марат Гельман, упрекавший коллег в том, что они проглядели такого «абсолютно европейского художника». Создатель галереи «Люда» художник Петр Белый надеется, что «Победа Никифорова» станет репетицией большой ретроспективы в Московском музее современного искусства. То есть окажется победой над инерцией восприятия, вернее — не-восприятия и незамечания, искусства Юрия Никифорова, и он наконец перестанет быть художником для художников.