В московской Крокин-галерее до 18 октября открыта выставка архитектора Юрия Аввакумова «Νεκρόπολη» («Некрополь»). Посвященная кладбищенской теме, она кажется на редкость жизнеутверждающей — возможно, потому еще, что демонстрирует новый, рассчитанный на вечность проект.

Отталкиваясь от сформулированного Филиппо Томмазо Маринетти в Манифесте футуристов желания освободить Италию «от бесчисленных музеев, которые, словно множество кладбищ, покрывают ее», и записанного в 1832-м признания Ламартина «я устал от музеев — кладбищ искусства», Аввакумов сочинил вдохновляющий сюжет.

Соглашаясь с в целом пресыщенными красотой классиками, — музеи правда ведь превратились в кладбища искусства и фальсифицируют его так же старательно, как когда-то подделывали мощи святых или щепку того креста, — он вывернул наизнанку их логику и представил настоящие кладбища — музеями. Что как минимум справедливо —
memento mori как импульс и двигатель творческого процесса нельзя отменить.

На выставке есть кладбища, запечатленные на пленку и цифру — в Лимерике, Осетии, Стокгольме, Нью-Йорке, Петербурге, Москве. Бюст на Донском с портретом Николая Аввакумова, деда художника, умершего сразу после войны от ран. Подъемные краны режут горизонт на кладбище в Эчмиадзине, ренессансные купола напоминают об Италии, пышное убранство надгробий заставляет вспомнить Вену. Воткнутые в землю покосившиеся кресты на Шпицбергене условно противопоставлены некрополю на Масличной горе, где хоронят в течение тысячелетий, тогда как в действительности аскетичность, отличающая надгробные памятники там и тут, их роднит.
memento mori как импульс и двигатель творческого процесса нельзя отменить.

Все это материальные свидетельства не только истории, не только прошлого. Камера фиксирует как будто замершую, а на деле вполне себе текущую кладбищенскую жизнь, так или иначе отражая современный мир живых и заставляя зрителей вспоминать другие подобные места.

Приходит в голову все кладбищенское, виденное когда-то, от скального ликийского некрополя в Мире и караимских могил в Чуфут Кале до склепов на Вайсензее — крупнейшем еврейском кладбище Европы на востоке Берлина, где прятались во время войны (и спаслись) десятки людей — и мемориального Кладбища имени Колумба на Кубе, где похоронена белая Гавана. Статуи, оплакивающие поколения маркизов и графов, легко сошли бы за итальянские, не будь рядом с крылатыми ангелами памятника жертвам революции: он ставит все на свои места.

Вся эта история — не только про кладбища как жанр, но про память, которая на фоне происходящего кажется единственной константой и надежным источником сил. Проект из серии бумажных утопий — сделанный в соавторстве с Михаилом Беловым «Погребальный небоскреб», он же «Столичный самовозводящийся колумбарий» (1983/1988) — тоже служит напоминанием: о том, что Аввакумову принадлежит сам термин «бумажная архитектура», и он стал ее адептом и главным собирателем. Черная высотка с устремленным в небо крестом убедительно показывает: то, что 30 лет назад воспринималось как абсолютная утопия, стало нормой. Человечество испытывает дефицит мест для погребения, в провинции стали появляться и пользоваться спросом частные крематории, и высотные колумбарии теперь много где строят — на ум приходят современные кладбища, спроектированная Чипперфилдом новая территория Сан-Микеле.

Нет, в залах галереи ее нет, но есть повод вспомнить.

А обнаруживаются здесь, помимо прочего, рисунки, сделанные в технике фроттажа. Как в детстве мы терли карандашом бумагу, накладывая ее на медный пятак, и на листе проступали буквы, и цифры, и герб, так Аввакумов накладывал лист на доску, закрывающую урну с прахом Владимира Татлина, в колумбарии на Новодевичьем, на надгробие Надежды Мандельштам и кенотаф, установленный на ее могиле самому Мандельштаму. Имена на надгробиях с годами блекнут, становятся едва различимы, фроттаж их проявляет — как будто возвращая в жизнь.

Автор признается: блуждая по Кунцевскому кладбищу в поисках могила Надежды Яковлевны, он еще не знал о том, что всех троих — ее, Мандельштама и Татлина связала в 1931 году общая интрига. Сюжет подтвержден многими свидетельствами. «В первые годы его [Осипа Мандельштама — И.М.] гражданского брака с Надей, — прояснила его в свое время литературовед Эмма Герштейн, — у обоих был самый банальный адюльтер. Она собиралась уходить от Мандельштама к художнику Татлину, а Осип Эмильевич сменил период вдохновенной работы с технической помощью Нади на жадное зарабатывание денег поденной литературной работой. На эти деньги он выплачивал какие-то моральные долги Наде, а главное — снимал номер в гостинице, где и встречался с О.А. [Ольгой — И.М.] Ваксель, прозванной Лютиком».

Есть и другие свидетельства, описывающие эту ситуацию иначе. Как бы то ни было, через год Лютик покончила с собой. Мандельштам посвятил ее памяти известные строчки: «Я тяжкую память твою берегу / Дичок, медвежонок, Миньона / Но мельниц колеса зимуют в снегу / И стынет рожок почтальона». Мы помним, что в 1938-м он умер в лагере, а Татлин — в 1953-м, едва пережив тирана, в своей мастерской. Надежда Яковлевна дожила до новых времен, успев выставить современникам оценки, но главное — донести до потомков выученные наизусть стихи.

Ряды полированных, отливающих матовых блеском латунных табличек — это и есть новый проект Юрия Аввакумова. На табличках выгравированы имена и даты жизни, примерно как на немецких «Камнях преткновения» (Stolpersteine), уложенных в уличную брусчатку в том же Берлине в напоминание о депортациях, и на табличках «Последнего адреса». Только без подробностей ужасной гибели, потому что речь тут не о жертвах, а о прославленных при жизни героях.

Первое имя в списке In memoriam — Константин Бранкузи, родившийся в 1876-м и покинувший мир в 1957-м, когда Юрий Аввакумов появился на свет. От этой даты он ведет личный «отсчет утопленников», большего всего напоминающий мартиролог — мемориал великих, близких по духу, повлиявших на него людей. Довольно оптимистичная по нашим временам история — по герою в год. Только 1957-й здесь отмечен двойной смертью — помимо скульптора Бранкузи, тогда умерла улетевшая в космос собака Лайка, и 1968-й, когда ушли из жизни Юрий Гагарин и Марсель Дюшан.

В 1995-м, правда, из признанных автором великих никто не умер. А 2020-й в исчислении Юрия Аввакумова уже завершился, потому что умер Кристо. Этот год вообще задался — но будем надеяться, что ничего, сопоставимого с уже случившимся, в оставшиеся три с лишним месяца не произойдет.