Когда «Кино» было на пике популярности, над Виктором Цоем, бывало, посмеивались. По-доброму, разумеется, да и всесоюзную любовь к «Восьмикласснице» никто не оспаривал. Все-таки не обошлось в этой самой «Восьмикласснице» и в «Алюминиевых огурцах» без дворово-пэтэушного подвыванья. Со временем оно, конечно, исчезло. Новая романтика, цитаты из Моррисси и The Cure, дизайн «Новых художников» — все это сделало «Кино» и Цоя теми, кем они были и какими помнятся и по сей день. Но упражнялись в остроумии на песнях «Кино» все равно в охотку. «Перемен!» из культовой «Ассы», — хит, сплотивший было заново пятнадцать советских республик накануне распада Союза, — ничтоже сумняшеся переделали в «Пеельмень!». Досталось и «Пачке сигарет»: на радость Минздраву СССР ее переиначивали на все лады, а мой приятель-лютнист на вечеринках любил изобразить ее на лютне — впрочем, его переложение Little 15 Depeche Mode пользовалось куда бóльшим успехом.

Наверно, именно вопреки фантастической популярности «Кино» тогда казалось, что во многих отношениях это недогруппа. Рок-н-ролл, жив ли он был, мертв или забылся в летаргическом сне, мерили по «Аквариуму». Гребенщиков был и остается в наши дни вне конкуренции. Майк Науменко изобрел русскую рок-поэзию, перелагая тексты Боба Дилана, Игги Попа и T. Rex на великий и могучий. Петр Мамонов с соцартистским эстетством живописал homo soveticus. Все рублевые билеты были уже раскуплены, не говоря о том, что в эпатаже «Кино» уступало даже молодому поколению рок-клуба — тому же «дяде Федору» Чистякову. Кого-то Цой мог просто забавлять, что, разумеется, не умаляло его славы — нежданно-негаданно неопримитивизм «Кино» и любовь группы к Madchester’s wave нашли горячий отклик в сердцах советской молодежи.

Гибель Цоя расставила все по своим местам. С девяностых годов он был и остается для нас едва ли не единственным героем современности, хотя с того злополучного августовского дня минуло уже тридцать лет. За прошедшие с тех пор годы все много раз переигралось, прежние рейтинги и статус кво уже не в счет. Его песни — от «Бездельника» до «Звезды по имени Солнце» — полюбили даже те, кто прежде сурово числил его по разряду «попсы» или безнадежного наива. Постепенно публику всех мастей заворожила его героика и стильность.

Выставка в KGallery — как будто о Цое как артисте, но это только на первый взгляд. Она предваряет большой московский проект, запланированный на осень. В столице ему прочат стать блокбастером, однако в городе, где Цоя и «Кино» многие знают не понаслышке, выставка в KGallery смотрится по-домашнему. Цой много рисовал: в отличие от большинства советских детей, прошедших через пытку музыкальной школой, он ходил в художественную и чуть было не закончил училище Серова, но вылетел. Если бы не невероятная мода на рок-музыку и не открытие в 1981-м рок-клуба на Рубинштейна, не исключено, что стал бы он не поэтом-песенником, а художником. Может быть, даже вполне удачным художником, учитывая, что на дворе был постмодернизм, и ценились не виртуозные Челлини, а «быстрые разумом» концептуалисты. В юности Цой был даже отмечен наградой за картину, прославлявшую трудовой подвиг строителей БАМа. Впрочем, если это о чем-то и говорит, то в первую очередь о том, что монументальные и пафосные сюжеты были ему по душе.

Выставка не оставляет сомнений в том, что выбор стать музыкантом был безукоризненно верным. Вся эта живопись и графика интересны как фон жизни Цоя или как трансавангардистский контекст, без которого сложно представить «Кино» второй половины восьмидесятых. «Новые художники» подсказали группе новый имидж. И хотя многое на выставке — вплоть до живописи на клеенке, — неизбежно вызывает ассоциации с работами Олега Котельникова, Тимура Новикова, Инала Савченкова и Ивана Сотникова, экспозиция эта хороша как путешествие в бурные перестроечные годы. По ту сторону «железного занавеса» славили и продолжают славить 1968-й, мы же воспеваем шизореволюцию, начавшуюся при Горбачеве.

О жизни эпохи перемен экспозиция в KGallery рассказывает на разные лады. Снимки, сделанные полароидом — волшебной игрушкой восьмидесятых, заветная мечта подростков кассетный магнитофон, список телефонов со старыми начальными 312 для Коломны или двумя пятерками для Сосновки плюс каталог выставки «Москва — Париж», с небывалым успехом прошедшей в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, — вещей для того, чтобы в Петербурге появился музей Цоя и его времени, вполне достаточно. Странное дело: музей Элвиса Пресли есть даже в деревне Райгуба Кондопожского района, но при этом никто из наших рок-звезд до сих пор не удостоился подобной чести. Похоже, наконец все к тому и идет — особенно если учесть, что московская экспозиция будет гораздо больше (в KGallery представлены только работы с 1987-го по 1990 год). В таком случае петербургская выставка — начало больших дел.

Что и говорить, не за опыты в изобразительном искусстве любим мы Дэвида Бирна, Дэвида Боуи и других рок-звезд, на досуге перевоплощающихся в художников. От гребенщиковских пейзажей с луковками церквей на фоне голубого неба публику вполне можно было бы уберечь, но раз уж они стали достоянием общественности, можно и их выставлять в музее Цоя. Разве плоха идея возвести его на купчинских просторах? Цой вырос у Парка Победы, в сталинской высотке со шпилем, который видно отовсюду на Московском проспекте — и пел, понятное дело, не хрустальные колонны метро «Автово», а проходные дворы Петроградки и Лиговки. В Купчино его мемориал куда уместнее и нужнее, чем на Аптекарском или в Коломне: в таком музее и картины его будут на своем месте.