Был бы Иван Сотников сейчас жив и здоров, TikTok’у бы не поздоровилось. Уж он бы научил дерзновенных тинейджеров настоящему беспределу. Нонконформист и священник, эстет и жизнелюб, ньюйсмейкер и предприниматель, он бы без лишних церемоний показал, почем фунт лиха.

Сейчас представляется невероятным и странным, что в дремлющем, тихом городе трех давным-давно отшумевших-отгремевших революций, во вполне себе вегетарианские, брежневско-романовские времена появился художник такой дерзости и натиска. На его поколение, к счастью, не выпало тяжелых испытаний. Война и сталинские чистки были далеко позади. Детство, проведенное по семейным обстоятельствам в Эрмитаже, не предвещало бурного развития событий. Однако уже в восьмидесятые, когда Сотникову было немногим больше двадцати, стало ясно, что местная арт-сцена с таким буяном, не ровен час, станет горячей точкой планеты.

Сотников был не сам по себе, а дружил с Тимуром Новиковым и «Новыми художниками», которые упрочили его веру в силу нового «дикого» искусства. Они совсем не брали в расчет блага, которые сулил Союз художников, заставляя при всем при том не на шутку нервничать нонконформистов старшего призыва. Сотников и «Новые дикие» были сродни той «молодой шпане», которую не без кокетства отказывался замечать в ареале своего либертенского обитания Борис Гребенщиков. В рок-сообществе, возможно, конкурировать с «Аквариумом» было мало кому по силам, однако в арт-среде тем, кто в семидесятые устраивал выставки на пустырях или в домах культуры, долго почивать на лаврах не пришлось. Оттепельная свобода, помноженная на известную беспечность, с которой можно было жить и не тужить в годы позднего социализма, позволяли тем, кто искал возможности быть вне советской системы, изощряться в соперничестве в вольнодумстве. Поколение Сотникова довело до предела нонконформистскую альтернативу официозу. Причем силу свою эти художники ощутили и испытали на деле еще до перестройки, хотя могло бы показаться, что именно им посчастливилось сорвать банк на пике перемен.

Удача, несомненно, сопутствовала им, но вел их не счастливый случай, а непоколебимая уверенность в необоримости и непогрешимости художественной воли — ни политически, ни социально они ангажированы не были. На выставке Сотникова в Музее искусства Санкт-Петербурга нет ни диссидентских работ, ни активистских проектов. В отличие от многих современных художников Сотников занимался именно искусством, а не многим другим, из чего складывается многоцветье contemporary art. Он исчерпывал искусством свою жизнь, свое творчество и свое время. Единственным мерилом воли, которой он был наделен, были его работы. Мне кажется, что даже те, кто недолюбливает неоэкспрессионизм и трансавангард, к которым близко искусство Сотникова, признают удаль и ярость художественной жизни, о которой рассказывает эта живопись и графика. Эти вещи сделаны в той системе координат, где поделка кустаря и эрмитажный шедевр расположены на одной шкале ценностей. Здесь не важны ордена, медали, ранения, красные дипломы и выслуга лет. Перед нами искусство в исконном его понимании, поиск архаической стихии в творчестве, готовность говорить здесь и сейчас то, что считаешь уместным безотносительно к каким бы то ни было обстоятельствам.

Удивительно и то, что хотя эта большая выставка далеко не первая ретроспектива Сотникова за последние годы, в ней нет ни смысловых повторов, ни заезженных тем. То есть, разумеется, некоторые работы уже были на экспозициях, прошедших после смерти художника, однако от этого нет ощущения, что ты возвращаешься к выученному наизусть уроку. Сотников занял два этажа МИСПа и, пожалуй, мог бы занять и больше, если бы предоставилась такая возможность. На выставке много работ, которые раньше выставлялись редко или вовсе не выставлялись. Судя по всему, в будущем найдется еще достаточно неизвестных даже тем, кто полагает, что неплохо знает творчество художника.

Ретроспектива, не скованная кураторской концепцией и позволяющая зрителю свободно строить свои представления о том, чем жило и как побеждало искусство Сотникова, сейчас и уместна, и необходима. Уже были выставки репрезентативные, были и точные кураторские высказывания. После проекта в МИСПе всем стала очевидны величина этого художника, а также отсутствие ясности в понимании того, чем же все-таки объединены эти яркие и разные работы. Пока что элементы этой мозаики не слагаются в цельный образ.

Статьей о посмертной выставке Сотникова, прошедшей несколько лет назад, я завершил свою вышедшую в апреле книгу «Колобок Малевича и др.», посвященную искусству десятых годов. Мне показалось, что такой финал будет и торжественным, и радостным, поскольку искусство Сотникова витальнее самой жизни и заряжает все и вся своей неизбывной витальностью. Экспозиция в МИСПе убеждает в том, что оно не укладывается в рамки десятых годов и не вписывается в художественные контексты предыдущих десятилетий. Его опыт — нечто, произошедшее с нами, в чем мы отдаем себе отчет, понимая, сколь это значимо, но смысл чего от нас пока что ускользает.