Мир грохочет, празднуя вековой юбилей сюрреализма, — в октябре 1924 года Иван Голль и вслед за ним Андре Бретон опубликовали первые манифесты движения, тогда же появились «Бюро сюрреалистических исследований» и наукообразные журналы-сателлиты. Процветавший между двумя мировыми войнами сюрреализм подсказывал ответы на потрясения своего времени: им двигали разочарование в рацио и прогрессе, компульсивное обращение к травматическому опыту, стремление сдаться в плен бессознательному. И вроде бы нерв эпохи был нащупан верно, но критика постоянно преследовала это литературное и художественное направление, расщепившееся на множество течений и школ. Кого-то сюрреалисты шокировали, а на кого-то, напротив, нарочитой литературностью и старомодной визуальностью наводили судороги скуки. Только в конце XX века стало понятно, что именно сюрреализм служит утробой всего современного искусства — искусства сплошь необычного и алогичного, а порой, если повезет, и подрывного. Родион Китаев, чья выставка «Настало никогда. Котик летает» представлена сейчас в NAMEGALLERY — один из немногих современных российских художников, для кого сюрреализм стал не просто методом сочинения небылиц и искажения пластических форм, но моральной и эстетической доктриной, как, собственно, и задумывалось Бретоном и компанией.

За последние несколько лет Китаев не раз участвовал в выставках на родине сюрреализма, в том числе подготовил сольные проекты Les illusions qui restent («Иллюзии, которые остаются», 2023) в Gue(ho)st House при центре современного искусства La synagogue de Delme (некоторые из созданных тогда работ показаны сейчас в NAMEGALLERY) и Le vin que l’on boit par les yeux («Вино, доступное лишь взгляду»), который открылся несколько дней назад в парижском пристанище Iragui Gallery в KOMUNUMA. Впрочем, и до переезда во Францию художнику были близки образы и темы, интересовавшие автоматов и сновидцев: пограничные и бредовые состояния, странное в обыденном, религиозные и оккультные символы, не поддающиеся дешифровке, и, конечно, свобода во всех ее проявлениях. Теперь же — не иначе как по воле «объективной случайности» — в среде к тому подготовленной и восприимчивой Китаев исследует переживания времен онтогенеза, а также истоки жестокости, перелицовывающей реальность, и противодействующий ей абсурд. Стоит отметить, что юбилейный 2024 год — номинальный. И сам термин «сюрреализм», и первые встречи и опыты его приверженцев случились за несколько лет до публикации манифестов Голля и Бретона, а потому выставки, переосмысляющие те или иные аспекты, важные для движения и наследия отдельных его представителей, сопровождают нас уже пару лет. Из бесконечной череды, в которой нашлось место и Венецианской биеннале, и экспозиции имени бретоновской «Нади», и выставкам о моде и кино, в контексте «Котика…» Китаева интереснее всего обратить внимание на большой гастролирующий проект Королевских музеев изящных искусств Бельгии и парижского Центра Помпиду. Выставка IMAGINE! в Брюсселе предлагала рассматривать сюрреализм неотрывно от символизма — не настаивая на преемственности, не исключая противоречий, однако заявляя о связи. На эту же связь указывают Китаев и куратор проекта в NAMEGALLERY Алексей Масляев. Оказывается, необязательно искать побратима сюрреализма в «стране большевиков», — им может быть назван и русский символизм с его любовными эксцессами, интересом к мистике и двойственным отношением к психоанализу (вопреки расхожему мнению сюрреалисты переваривали Зигмунда Фрейда с трудом).

«Настало никогда. Котик летает» предсказуемо отсылает к роману Андрея Белого «Котик Летаев» (1918). Центральным сюжетом этого автобиографического философского трактата является «образование действительности», а точнее первофантазия о внутриутробном существовании и формирование сознательного и бессознательного у эмбриона и ребенка. Хотя Китаев не задается целью проиллюстрировать Белого (как и Гюнтера Грасса или Томаса Манна, к которым художник также обращается на выставке), его работы — в основном это вышивки, напоминающие контуры Фридриха Шредера-Зонненштерна, и большие холсты с подтеками и рассветными лессировками акрила, на которых изображены котики-собачки, яйцевые оболочки и то, что померещилось в рытвинах онейрики, — несложно описать, полагаясь на «Котика Летаева». Страннейшим «среди странных обманов, туманно мелькающих мне», Белый называл образ Льва — жуткий, опасный, гнетущий, собранный близорукой памятью фантазм, оказавшийся в самом деле лишь соседским сенбернаром. В «Малиновке» (2023) Китаев тоже пишет то ли льва-не-льва, то ли львицу-не-львицу. Следуя примеру Белого и обнажая механизмы человеческого восприятия, художник конструирует фигуру из неочевидно смыкающихся искаженных форм, смутных эластичных «львиных» элементов. Вокруг — воспоминание о воспоминании, знакомая каждому улица Ленина, деревенский домишко, фонарный столб, увенчанный билибинским черепом, кошка в сапогах с козой на привязи (momento mori: «бежит молоко по вымечку, из вымечка в копытечко, из копытечка в сыру землю»), черт со стаканом черт-те чего (почему-то в Малиновке наливают рябиновку). Вокруг — «бреды — факты; и сны суть действительность», по Белому, и «множества взаимосвязанных фактов, потрескавшихся или затуманенных», в которые, по Бретону, «нужно лишь пристально всмотреться <…>, дабы прочесть собственное будущее». Белый, обратившись к детству, «с разорванным мозгом смотрел, как дымились <…> клубы событий». Бретон в «Безумной любви» призывал ворваться в вихрь мимолетных событий, «разрывающих нас на части». Точно так и в живописи Китаева — вытесненные образы, тревожные и сладостные, уходят от прямой идентификации и составляют рвущиеся подвижные сцены психической и социальной реальностей.

«Странно было мне это стояние посредине; или вернее: мое висенье ни в / чем; и кругом — они, образы: человека, быка, льва и… птицы», — писал Белый, остраняя религиозные символы и собственный опыт крещения. В NAMEGALLERY парят, раскидывая тени в разные стороны, «Аленушка» и «Зубы дракона» — две куклы, состоящие из найденных объектов и наследующие игре «Изысканный труп». Подобно Белому и сюрреалистам, Китаев пересобирает привычные образы и предметы в химер бессознательного: исказилась вечно печальная русской печалью васнецовская Аленушка, а драконьи противотанковые надолбы обрели фаллическую наружность, срифмовавшись с «Пулеметчица в состоянии милости» (1937) Ханса Беллмера. Искажение, замещение, нарушение порядка, произвольность и привольность ассоциаций — так сюрреалистические работы художника сопротивляются скупой логике детерминизма. Чем Белый не Бретон? Чем Китаев не Летаев? Чем зыбкая фантазия не воспаленная действительность?

Впадать в детство входит у NAMEGALLERY в привычку. До Китаева в галерее с успехом прошла выставка Димы Королева, известного своими наивными изысканиями, после — запланирован показ работ Гали Фадеевой, чей художественный мир по-иному, но тоже иллюзорен и сказочен. Подобная тенденция симптоматична: когда музы молчат, шепчут сомнамбулы и синкопы. Потеря сознания и полет в тартарары, вероятно, адекватнее всего могут быть описаны из очагов бессознательного. Эта интуиция имеет традицию: Сюзанн Сезер, находившаяся в годы Второй мировой в Вишистской Франции, в тексте «1943: Сюрреализм и мы» отмечала, что если изначальной целью движения было освобождение от цепей логики и разума, то во время, «когда свобода сама по себе находится под угрозой во всем мире», задача сюрреализма «может быть сведена к одному единственному, волшебному слову: свобода». Сегодня кажется, что волшебные слова и модернистские манифесты утратили силу, однако в темном мареве сомнений тоже может созревать озаряющий миг.